День в истории. Выстрел Иоффе
Адольф Иоффе — в центре в первом ряду, среди советской делегации на переговорах с Германией. 15 января 1918 года
В этот день, 17 ноября 1927 года, покончил с собой участник левой (троцкистской) оппозиции советский дипломат Адольф Абрамович Иоффе (1883—1927). Уйти из жизни он решил, будучи тяжело больным. Вспомнил в последнем письме 1911 год, «когда самоубийство Поля Лафарга и жены его Лауры Маркс [дочери Карла Маркса] наделали столько шума в социалистических партиях», а он сам «твёрдо защищал принципиальность, правильность их позиций». Лафарги считали, что революционер должен уходить из жизни в 70 лет, когда, по их мнению, становится бесполезным для дела. Иоффе был гораздо моложе, но его, как он считал, вынуждала неизлечимая болезнь. А кроме того, он был участником левой (троцкистской) оппозиции, которая как раз в этот момент получила тяжёлый удар.
После оппозиционных демонстраций 7 ноября 1927 года в Москве и Ленинграде из партии были исключены вожди оппозиции, Троцкий и Зиновьев. Иоффе назвал это «величайшей важности историческим событием», которое «неизбежно должно явиться началом термидорианского периода в нашей революции». «В этом смысле моя смерть является протестом борца», — писал он.
Дружеский шарж на А.А. Иоффе. 1922 год. «Китаизированный Иоффе»
На похоронах дипломата и своего товарища выступал Лев Троцкий, уже «беспартийный», исключённый из ВКП(б). Это было его последнее выступление в Советском Союзе. Выстрел Иоффе он оценил так: «А.А. покончил расчёты с жизнью самовольно. Было бы тупостью обвинять его в дезертирстве. Он ушёл не потому, что не хотел сражаться, а только потому, что не имел физических сил для участия в борьбе. Он боялся быть в тягость сражающимся. Для оставшихся примером будет жизнь его, но не самовольный уход. Всякий занимает в ней свой пост. Никто не смеет покидать его». «Товарищи, он ушёл из жизни как бы добровольно. Революция не допускает добровольных уходов из жизни, но Адольфа Абрамовича никто не смеет судить или обвинять, потому что он ушёл в тот час, когда сказал себе, что он революции не может отдать ничего больше, кроме своей смерти. И так же твёрдо и мужественно, как он жил, — он ушёл. ... Такие акты, как самовольный уход из жизни, имеют в себе заразительную силу. Но пусть никто не смеет подражать этому старому борцу в его смерти — подражайте ему в его жизни!»
Дочь Иоффе Надежда (1906—1999) рассказывала о биографии своего отца: «Адольф Абрамович Иоффе был вторым сыном богатого симферопольского купца. Его отец, а мой дед, пришёл в Симферополь молодым парнем, в разбитых сапогах и в пиджаке с чужого плеча. Через 20 лет он был владельцем всех почтовых и транспортных средств в Крыму, имел собственный дом в Москве, звание потомственного почётного гражданина и считался «любимым евреем» министра Витте. Я однажды спросила его, как случилось, что в такой обстановке, в такой семье он, ещё в старших классах гимназии читал нелегальную литературу, в 19 лет был членом Российской Социал-Демократической партии. Он подумал, потом засмеялся и сказал: «Наверное потому, что мальчиком я был очень толстым». Стесняясь своей толщины, он не бегал, не играл в подвижные игры, не ходил на танцы — он сидел и читал книжки. Вот и дочитался».
Шарж на А.А. Иоффе. 1922 год
Любопытно, что в последнем предсмертном письме Иоффе не только выражал поддержку Троцкому, но и покритиковал его:
«Нас с Вами, дорогой Лев Давыдович, связывает десятилетие совместной работы и личной дружбы тоже, смею надеяться... Это даёт мне право сказать Вам на прощание то, что мне кажется в Вас ошибочным. Я никогда не сомневался в правильности намечавшегося Вами пути, и Вы знаете, что более 20 лет иду вместе с Вами, со времён «перманентной революции». Но я всегда считал, что Вам недостаёт ленинской непреклонности, неуступчивости, его готовности остаться хоть одному на признаваемом им правильным пути в предвидении будущего большинства, будущего признания всеми правильности этого пути. Вы политически всегда были правы, начиная с 1905 года, и я неоднократно Вам заявлял, что собственными ушами слышал, как Ленин признавал, что и в 1905 году не он, а Вы были правы. Перед смертью не лгут, и я ещё раз повторяю Вам это теперь... Но Вы часто отказывались от собственной правоты в угоду переоцениваемому Вами соглашению, компромиссу. Это ошибка. Повторяю, политически Вы всегда были правы, а теперь более правы, чем когда-либо. Когда-нибудь партия это поймёт, а история обязательно оценит. Так не пугайтесь же теперь, если кто-нибудь от Вас даже и отойдёт или, тем паче, если не многие так скоро, как нам всем бы этого хотелось, к Вам придут. Вы правы, но залог победы Вашей правоты — именно в максимальной неуступчивости, в строжайшей прямолинейности, в полном отсутствии всяких компромиссов, точно так же, как всегда в этом именно был секрет побед Ильича. Это я много раз хотел сказать Вам, но решился только теперь, на прощанье».
Троцкий и Иоффе в 1918 году
Кому-то может показаться, что такая критика — завуалированная похвала, но это совершенно не так. Недаром Иоффе решился написать эти строчки только на пороге могилы. Действительно, Ленин в таких ситуациях действовал ровно противоположным образом. Он мгновенно и со всей доступной ему силой и резкостью бросал на весы абсолютно весь свой политический авторитет, всё влияние, которым обладал, ставил на карту всё, как если бы речь шла о жизни и смерти. А так оно фактически и было, поскольку Владимир Ильич, как опытный шахматист, смотрел вперёд и понимал, что за первыми, деликатными движениями шахматных фигур всегда маячит и следует конечный шах и мат. Так было в дни Брестского мира, так было и потом, когда вводился нэп...
Троцкий в подобных ситуациях действовал зачастую совершенно иначе: выжидал, медлил, временил, старался найти точки примирения, надеясь, что ситуация станет более благоприятной. Заключал компромиссы со своими противниками... Так он действовал и зимой 1923—1924 годов, когда обозначился его конфликт с большинством Политбюро. И тем самым дал своему авторитету, находившемуся в тот момент на максимуме, ослабеть и растаять под действием множества беспрерывных комариных укусов. Доходило до того, что в 1924 году сталинцы (Анастас Микоян, например) даже публично ставили Троцкого... в пример Зиновьеву и Каменеву как образец достойного поведения. И досада на это промедление, в ходе которого Троцкого аккуратно побивали мелкими, почти незаметными шахматными ходами, звучит в письме Иоффе. В 1927 году было уже поздно...
И в заключение — небольшой «философский» отрывок из предсмертного письма Иоффе, где он рассуждает о смысле человеческой жизни и о бессмертии:
«Более 30 лет назад я усвоил себе философию, что человеческая жизнь лишь постольку и до тех пор имеет смысл, поскольку и до какого момента она является служением бесконечному, которым для нас является человечество, ибо, поскольку все остальное конечно, постольку работа на это лишена смысла; если же и человечество, быть может, тоже конечно, то, во всяком случае, конец его должен наступить в такие отдаленные времена, что для нас оно может быть принято за абсолютную бесконечность. А при вере в прогресс, как я в него верю, вполне можно себе представить, что даже, когда погибнет наша планета, человечество будет знать способы перебраться на другие, более молодые и, следовательно, будет продолжать своё существование и тогда, а, значит, все содеянное в его пользу в наше время будет отражаться и в тех отдалённых веках, т.е. придаст единственный возможный смысл нашему существованию и нашей жизни. В этом и только в этом я всегда видел единственный смысл жизни».
P.S. Любопытно с этими мыслями перекликаются размышления совсем другого революционера — Мао Цзэдуна, который писал: «Одно уничтожает другое — возникает, развивается, гибнет. Это всеобщая закономерность. Если тебя не уничтожит кто-то другой, то ты погибнешь сам. Почему умирают люди? Аристократы и те умирают. Таков закон природы... Умер человек — надо устраивать праздничный митинг, праздновать победу законов диалектики, праздновать гибель отживших явлений. И социализм тоже погибнет, не может не погибнуть, без этого не будет коммунизма... Судьба диалектического метода заключается в непрерывном движении к своей противоположности. В конце концов и для человечества настанет последний день. Когда о последнем дне говорят церковники, это пессимизм, запугивание людей; мы же говорим, что гибель человечества будет рождением чего-то нового, более прогрессивного, нежели человечество». (18 августа 1964 г.).