Михаил Храпковский (1905—1959). Клятва верности. Карикатура на Г.Л. Пятакова. 1937 год
Итак, продолжим учиться политической борьбе при социализме и рассматривать её отличия от такой же борьбы при буржуазном строе. Мы уже выяснили, что главное, основополагающее отличие заключается в том, что при буржуазном строе война всех со всеми — норма, и ею гордятся. Наоборот, при социализме гордятся единством общества и, по мере сил, стремятся к нему. Потому что, повторю, основа капитализма — конкуренция, а социализма — взаимопомощь (и даже если её где-то пока нет, то гордиться этим нечего). Отсюда вытекают и все дальнейшие различия.
Вот ещё одно: при капитализме чем жёстче, острее, бескомпромисснее сформулировано возражение в политической борьбе, тем оно считается красивее. Наоборот, при социализме критерий полемической красоты — диаметрально противоположный. Самым красивым считается возражение, сформулированное максимально мягко, уступчиво, податливо, почти неотличимо от оспариваемого утверждения. В идеале — в форме полного согласия с ним. Однако внутри этой внешней мягкости скрывался твёрдый «камешек» несогласия, о который можно обломать зубы.
Возможно, читатель удивится: что это за чудо-юдо такое — возражение в форме согласия? На самом деле мы прибегаем к этой форме полемики ежедневно, возможно, даже десятки раз на дню, в самой обычной повседневной жизни, сами того не замечая. Небольшой анекдот в тему: «Лекция на филфаке. «В английском языке, — говорит профессор, — двойное отрицание даёт утверждение. В других языках, например, в русском, двойное отрицание всё равно обозначает отрицание. Но нет ни одного языка, в котором бы двойное утверждение обозначало отрицание». Голос с задней парты: «Ага, конечно».
Могут спросить: ну, хорошо, а как всё это выглядит на практике политической борьбы? Неужели такое мягчайшее возражение, облечённое в форму согласия, может принести успех и победу? Да, и может, и приносило. Вот типичный пример: обсуждение 7 января 1974 года в Политбюро ЦК КПСС судьбы А.И. Солженицына. Вначале глава КГБ Юрий Андропов внёс предложение, согласованное с Генсеком Л.И. Брежневым:
— Я считаю, — сказал он, — что Солженицына надо выдворить из страны без его согласия. В своё время выдворили Троцкого из страны, не спрашивая его согласия.
Но затем обсуждение пошло не по плану. Слово взял глава государства Николай Подгорный и резко возразил против идеи высылки:
— Во многих странах — в Китае открыто казнят людей; в Чили фашистский режим расстреливает и истязает людей; англичане в Ирландии в отношении трудового народа применяют репрессии, а мы имеем дело с ярым врагом и проходим мимо, когда обливает грязью всё и вся... Мы должны его судить по нашим советским законам... и заставить его отбывать наказание в Советском Союзе. Если мы его вышлем, то этим покажем свою слабость... Если мы его вышлем за границу, то и там он будет нам вредить.
Подгорного поддержал глава правительства Алексей Косыгин:
— Возьмите вы Англию. Там уничтожают сотни людей. Или Чили — то же самое. Нужно провести суд над Солженицыным и рассказать о нём, а отбывать наказание его можно сослать в Верхоянск, туда никто не поедет из зарубежных корреспондентов: там очень холодно.
Почувствовав такую оппозицию линии Брежнева-Андропова, воспрял и бывший лидер «молодёжной оппозиции» Александр Шелепин:
— Солженицын пошёл открыто против Советской власти, Советского государства. И сейчас нам, я считаю, выгодно до окончания европейского совещания решить вопрос с Солженицыным. Это покажет нашу последовательную принципиальность... Высылка его за границу, по-моему, эта мера не является подходящей. По-моему, не следует впутывать иностранные государства в это дело.
Было отчего растеряться — все кремлёвские оппозиционеры, старые и новые, вдруг объединились и выступили стройными рядами. В меньшинстве оказался сам Брежнев. Между тем возможный суд над Нобелевским лауреатом наносил тяжёлый удар его политике «разрядки», по «европейскому совещанию» в Хельсинки, а рикошетом бил и по самому Генсеку. Однако Леонид Ильич, как политический ас экстра-класса, умел выпутываться и не из таких положений. Он раздумчиво начал подводить итоги заседания:
— Вопрос в отношении Солженицына, конечно, не простой, а очень сложный... Каким образом нам поступить с Солженицыным? Я считаю, что лучший способ — это поступить в соответствии с нашими советскими законами.
После этих слов в записи заседания значится: «Все. Правильно». Оппозиции на минуту показалось, что она одержала победу. Но Генсек осторожно возразил на мысль о том, что писатель «и там будет нам вредить».
— Мы в своё время не побоялись выступить против контрреволюции в Чехословакии. Мы не побоялись отпустить из страны Аллилуеву. Всё это мы пережили. Я думаю, переживём и это...
Однако тут же оговорился:
— Высылать его, очевидно, нецелесообразно, так как никто его не примет.
Заметим, как Генсек аккуратно подменил доводы своих противников («мы покажем свою слабость», «и там он будет нам вредить») на другой: «никто его не примет». Из этого следовало: ну, а если примут, так и хорошо. Вскоре удалось получить согласие правительства Западной Германии на высылку писателя в эту страну. 13 февраля 1974 года Солженицына выслали в ФРГ. Между тем, если бы Генсек попробовал впрямую, открыто возражать против ареста и суда над Солженицыным, то он рисковал остаться в меньшинстве. Однако, применив приём «возражения в форме согласия», он в итоге положил своих оппонентов на обе лопатки. А они пошли со своими возражениями «в лоб» — и в результате проиграли.
В целом, суть этого приёма политической борьбы проста: при внешнем согласии чуть-чуть, почти незаметно передвигаются акценты, аккуратно меняется мотивировка, смещается интонация, изменяется эмоциональная окраска... и в итоге полученный вывод разительно отличается от того, с которым он изъявляет «согласие». Иногда даже отличается диаметрально. Это — распространённейший приём политической борьбы при социализме. Гораздо более частый, чем «возражение в форме возражения».
Заметка из советский печати 1928 года
Заметка из советский печати 1931 года
В.И. Ленин отлично осознавал всю силу этого приёма и говорил в 1922 году: «Когда меньшевик говорит: «Вы теперь отступаете, а я всегда был за отступление, я с вами согласен, я ваш человек, давайте отступать вместе», — то мы ему на это говорим: «За публичное оказательство меньшевизма наши революционные суды должны расстреливать, а иначе это не наши суды, а бог знает что такое». Они никак не могут понять и говорят: «Какие у этих людей диктаторские замашки!»... Действительно, такая проповедь, которую изрекают... и меньшевики, и эсеры, составляет их собственную натуру: «Революция зашла далеко. Мы всегда говорили то, что ты сейчас говоришь. Позволь нам ещё раз это повторить». А мы на это отвечаем: «Позвольте поставить вас за это к стенке. Либо вы потрудитесь от высказывания ваших взглядов воздержаться, либо, если вы желаете свои политические взгляды высказывать при настоящем положении, когда мы в гораздо более трудных условиях, чем при прямом нашествии белых, то, извините, мы с вами будем обращаться как с худшими и вреднейшими элементами белогвардейщины».
Как нетрудно понять, различие утверждений самого Ленина («надо отступать») от утверждений меньшевиков («надо отступать») заключалось только и исключительно в эмоциональной окраске: то, что большевики говорили с горечью, меньшевики повторяли с радостью. Но этого было вполне достаточно, чтобы перевернуть тезис вверх ногами. Такие дела...
Все посты серии:
1. Чем отличается оппозиция при капитализме и социализме?
2. Чем отличается критика вождей при социализме и капитализме?
3. «Народ нас не поймёт»
4. Как критики властей в СССР добились своего
5. Голосование «против» при социализме и капитализме
6. Возражение в форме согласия как приём политической борьбы
7. Покаяние (признание ошибок). «В Каноссу!»
8. В чём отличие конфликтов при социализме?
Journal information