
Ночь с 11 на 12 (23/24) марта 1801 года. Апоплексический удар императора Павла
«Восторг был всеобщий и искренний и, по свидетельству современников, выходил даже из пределов благопристойности... На улицах проявлялось всюду необузданное веселие, плакали от радости; люди, друг другу вовсе незнакомые, обнимались и друг друга поздравляли... Вечером город был иллюминован, хотя никаких приказаний на этот счёт не последовало; тем не менее, иллюминация была блистательнее, чем обыкновенно в большие праздники».
Март. Весна. Смена власти. Уход императора. Все ликуют. Нет, не того императора, о котором вы подумали. И не тот март. Не март 1917 года, не март 1881-го. А март 1801 года. В мир иной ушёл император Павел I. А вспоминают это не смутьяны, не республиканцы, а рьяные монархисты (в данном случае Александр Шишков).

Павел Первый
«Зеленщики, продававшие свой товар по домам, поздравляли с переменой (как они выражались), подобно тому, как они поздравляют с большими праздниками. Почто-содержатели на московской дороге отправляли курьеров даром. Но многие спрашивали, однако, с боязнью: «Да точно ли он умер?» Кто-то даже любопытствовал узнать, набальзамировано ли уже тело. Только когда его в том уверили, он глубоко вздохнул и успокоился. Даже люди, которые не имели повода жаловаться на Павла и пользовались от него одними благодеяниями, были также в радостном настроении...
Круглые шляпы [запрещённые Павлом] также снова появились, и я был свидетелем суматохи, внезапно происшедшей в одно утро в приёмной графа Палена. Все бросились к окнам; я не мог понять, по какой причине. На улице появилась первая круглая шляпа. Обыкновенно население придаёт подобным мелочам такую цену, что государям никогда бы не следовало стеснять его в этом отношении. Можно без преувеличения сказать, что разрешение носить круглые шляпы произвело в Петербурге более радости, чем уничтожение отвратительной тайной экспедиции»... (Из записок Августа Коцебу).

Трон Павла Первого, стоивший ему жизни
Из записок Ф. Вигеля: «Это одно из тех воспоминаний, которых время никогда истребить не может: немая, всеобщая радость, освещаемая ярким весенним солнцем. Возвратившись домой, я никак не мог добиться толку: знакомые беспрестанно приезжали и уезжали, все говорили в одно время, все обнимались, как в день Светлого воскресенья; ни слова о покойном, чтобы и минутно не помрачить сердечного веселия, которое горело во всех глазах; ни слова о прошедшем, всё о настоящем и будущем. Сей день, столь вожделенный для всех, казался вестовщикам и вестовщицам особенно благополучным: везде принимали их с отверстыми объятиями».

Убийство императора Павла I (французская гравюра, 1880-е годы)
Л.Н. Энгельгардт, находившийся в то время в Нижнем Новгороде, писал, что известие о смене монархов возбудило всеобщую радость: «Друг друга поздравляли и обнимали, как будто Россия была угрожаема нашествием варваров и освободилась».
Хотя более внимательный исследователь, и тем более марксист, должен обратить внимание, что ликовали не только лишь все. То есть «всеобщим» было ликование строго определённого класса — дворянства, и примыкавших к нему слоёв населения. А вот «простые люди» встретили весть о внезапной смерти Павла I нередко с иными чувствами.
«Публика, особенно же низшие классы, — писал в своих воспоминаниях полковник Саблуков, — и в числе их старообрядцы и раскольники, пользовались всяким случаем, чтобы выразить свое сочувствие удрученной горем вдовствующей Императрице. Раскольники были особенно признательны Императору Павлу, как своему благодетелю, даровавшему им право публично отправлять свое богослужение и разрешавшему им иметь свои церкви и общины».
Август Коцебу: «Привоз книг был дозволен... Разрешено было снова носить платья, как кто хотел, с стоячим или с лежачим воротником. Через заставы можно было выезжать без билета от плац-майора. Bcе пукли, ко всеобщей радости, были обстрижены. Эта небольшая вольность принята была всеми, a в особенности солдатами, как величайшее благодеяние. Нельзя, однако, умолчать, что это первое опьянение вскоре прошло. Народ стал приходить в себя. Он вспомнил быструю и скорую справедливость, которую ему оказывал император Павел; он начал страшиться высокомерия вельмож, которое должно было снова пробудиться, и почти все говорили: «Павел был наш отец». На первом параде, когда солдаты собрались в экзерциргаузе, офицеры пошли между ними ходить, поздравляя их, и говорили: «Радуйтесь, братцы, тиран умер». Тогда они отвечали: «Для нас он был не тиран, а отец».
Было даже нечто вроде попытки бунта: отказ солдат присягать новому императору, пока они не убедятся в смерти прежнего. Полковник Саблуков:
«12 марта между четырьмя и пятью часами утра, когда только что начинало светать, весь полк был выстроен в пешем строю на дворе казарм. Отец Иван, наш полковой священник, вынес крест и Евангелие на аналое и поставил его перед полком. Генерал Тормасов громко объявил о том, что случилось: что император Павел скончался от апоплектического удара и что Александр I вступил на престол. Затем он велел приступить к присяге. Речь эта произвела мало впечатления на солдат: они не ответили на неё криками «ура», как он того ожидал. Он затем пожелал, чтобы я в качестве дежурного полковника поговорил с солдатами. Я начал с лейб-эскадрона, в котором я служил столько лет, что знал в лицо каждого рядового. На правом фланге стоял рядовой Григорий Иванов, примерный солдат, статный и высокого роста. Я сказал ему:
— Ты слышал, что случилось?
— Точно так.
— Присягнете вы теперь Александру?
— Ваше высокоблагородие, — ответил он, — видели ли вы императора Павла действительно мертвым?
— Нет, — ответил я.
— Не чудно ли было бы, — сказал Григорий Иванов, — если бы мы присягнули Александру, пока Павел еще жив?
— Конечно, — ответил я. [...]
Я скомандовал первому взводу сесть на лошадей и велел взводному командиру корнету Филатьеву непременно показать солдатам императора Павла, живого или мёртвого. [...] Два ряда были впущены и видели тело императора. [...]
...Я приступил к присяге. Прежде всего я обратился к Григорию Иванову:
— Что же, братец, видел ты государя Павла Петровича? Действительно он умер?
— Так точно, ваше высокоблагородие, крепко умер!
— Присягнешь ли ты теперь Александру?
— Точно так… хотя лучше покойного ему не быть… А впрочем, всё одно: кто ни поп, тот и батька.
Так окончился обряд (присяги), который, по смыслу своему, долженствовал быть священным таинством: впрочем, он всегда и был таковым… для солдат».
Август Коцебу рассказывал об обстоятельствах кончины императора: «Достоверно, однако, что до последнего издыхания он сохранил всё своё достоинство... Относительно того, как долго продолжались мучения императора, показания разноречивы: кто говорит — час, а кто — полчаса; другие утверждают даже, что всё было делом одной минуты... Когда Павел выставлен был на парадной постели, на нём был широкий галстук, а шляпа надвинута была на лицо. Таким образом, прикрыты были и красная полоса кругом шеи, и шишка на виске. Сверх того, приняты были меры, чтобы народ, проходя перед телом, мог его видеть только в некотором отдалении. Мне показалось, что его нарумянили и набелили, дабы на посиневшем лице сделать менее заметными следы задушения; ибо, хотя каждый знал, какою смертью умер император, но открыто говорили только об апоплексическом ударе, и сам Александр, как уверяют, долго полагал, что испуг убил его отца».
А выпущенный им манифест возвещал: «Судьбам Всевышнего угодно было прекратить жизнь Императора Павла Петровича, скончавшегося скоропостижно апоплексическим ударом и ночь с 11-го на 12-е марта».
Апоплексический удар табакеркой, как вполголоса шутили злые языки. Поскольку ходили слухи, что один из роковых ударов императору заговорщики нанесли тяжёлой фунтовой табакеркой по голове.
В советских школьных учебниках обществоведения, по которым я учился, убийство Павла Первого приводилось как яркий пример того, что даже абсолютный монарх должен послушно выполнять волю правящего класса, если он вздумает пойти против него — его ждёт судьба императора Павла.
И, заметим, никто не ставит по всей России и бывшему СССР портретов государя-императора Павла Первого со слоганом «Прости нас, Государь!». Потому что правящий класс никакой вины за это цареубийство не чувствовал, ну, а низшие сословия отношения к случившемуся не имели...
Какие выводы на будущее и настоящее можно сделать из этих событий? Очень простые: ежегодная неутихающая истерика «Прости нас, государь!», регулярно нарастающая к каждому 17 июля, есть явление сугубо классовое. «Низшим классам», «черни», как её именовали до 1917 года, пытаются привить чувство вины и священного трепета перед «высшими», «природной аристократией», «их благородиями». «Элитой», короче говоря. Когда «элита» разрешает свои мелкие разногласия с божьими помазанниками посредством апоплексических ударов табакеркой в висок, как в марте 1801-го — это её внутреннее дворянское дело. И быдла сие не касается. Или, как выразился персонаж романа Льва Никулина, «господам, значит, дозволено...» А вот когда на священную голубую кровь осмеливаются замахнуться и пролить её всякие разночинцы, как в марте 1881-го, а то и вовсе «неблагородные», как в июле 1918-го — тогда, конечно, совсем другое дело...
P.S. Я писал об этом совсем недавно, но для полноты картины повторю: в книге Льва Никулина «Мёртвая зыбь» и снятом по ней фильме «Операция „Трест“» (1968) один из героев, скорее положительных, произносит такую возмущённую тираду, обращаясь к заговорщикам-монархистам 20-х годов (в фильме и романе его слова немного различаются):
«Панихиды служите по убиенному монарху! По Николаю Александровичу. А кто Петра Третьего убил? Господа дворяне — Григорий и Алексей Орловы. Григорий — любовник Екатерины. А Павла Петровича, императора, кто убил? Не матросы и латыши, а Талызин, граф Палён, граф Бенигсен, Яшвиль и кто там ещё! Господам, значит, дозволено... Сначала всё по-благородному: «Sire, vous devez abdiquer» [«Государь, вы должны отречься от престола»]. А Николай Зубов: «Чего ещё „абдике“?» — и фунтовой золотой табакеркой монарха в висок. Я сам эту табакерку в алмазном фонде видел — весь угол смят. А потом набросились на помазанника божия и всего истоптали, как мужички конокрада…» В фильме он ещё язвительно восклицает: «И не служили панихиды по невинно убиенному!»
После чего разъярённые монархисты ревут «Предатель! Смерть ему!» — и в конце концов действительно убивают данного персонажа.
А в начале 90-х мне попался первый отрывной календарь новой эпохи — «Российский исторический календарь 1991». Всё советское в нём было тщательно вычеркнуто. Но меня поразила фраза на листке от 24 марта, календарик этот у меня сохранился, так что процитирую дословно: «1801. 190 лет назад в ночь на 11 марта скоропостижно скончался император Павел I Петрович в возрасте 46 лет в своём замке св. архангела Михаила (позже Инженерный замок) в Петербурге». Снова-здорово, значит — апоплексический удар? Что, значит, теперь снова так тупо станут повторять старую ложь? Как говорил проницательный Талейран, «они ничего не забыли и ничему не научились».
UPD. Вот ещё небольшой узелок на память. Вернее, шесть узелков. О том, как обстояло дело с цареубийствами и казнями наследников престола в благословенной «России, которую мы потеряли». А то некоторые стараются забыть, и даже весьма в этом преуспели, поминая только события 16/17 июля 1918 года в Ипатьевском доме, как нечто небывалое и не имевшее предыстории. Хотя они лишь вобрали в себя 300-летний опыт официальных или полуофициальных (но ненаказуемых) убийств августейших особ в России Романовых.
(Замечу, что насильственное пресечение династий Годуновых и Шуйских, гибель царевича Дмитрия в Угличе, а также все великокняжеские усобицы, мы оставляем за рамками рассмотрения, берём только эпоху Романовых — с 1613 по 1917).






Journal information