Покушение Д.В. Каракозова на Александра II 4 апреля 1866 у Летнего сада в Петербурге. Художник Гринер
Вчера, 15 апреля, была 140-я годовщина казни народовольцев-первомартовцев, а сегодня, 16 (4) апреля — 155-я годовщина покушения Дмитрия Каракозова на того же императора Александра Второго. Покушение Каракозова было первым в ряду из семи покушений на царя, покушение народовольцев 1 марта стало последним, так что оба события связаны между собой и весьма символичны. Полтора десятка лет продлилась «царская охота», завершившаяся 1 марта!
Вообще-то в русской истории довольно густо от всевозможных покушений на венценосных особ и их цареубийств (Пётр III, Иван Антонович, которых отправила на тот свет Екатерина «Великая», а ещё Павел I, Александр II, Николай II... — это, разумеется, далеко не полный перечень). Однако выстрел Каракозова был для общественности шоком исключительной силы. Стрелять в «Царя-Освободителя»! Какое чудовищное святотатство! Выстрел прогремел, когда царь садился в карету в Летнем саду на глазах у большой толпы зевак, наблюдавших за августейшей прогулкой. Толпа набросилась на стрелявшего (это был Дмитрий Каракозов), и чуть не растерзала его. «Дурачьё! — кричал он, отбиваясь. — Я для вас это делаю!».
Царь спросил у схваченного Каракозова: «Ты поляк?». Ему было трудно представить, как и всем тогда, что в него мог стрелять соотечественник. Поляка после сурового подавления польского восстания вообразить покушающимся на царя было несложно. «Нет, чистый русский». «Почему ты стрелял в меня?» — спросил царь. «Ваше величество, вы обидели крестьян!» — дерзко отвечал несостоявшийся цареубийца. Кстати, по официальной легенде, именно крестьянин, владелец шляпной мастерской Осип Комиссаров (по совпадению, которое сразу получило символическое значение, земляк Ивана Сусанина) толкнул Каракозова под руку и тем самым спас государя от верной гибели. В первый момент Комиссарова даже арестовали, приняв за сообщника покушавшегося, но вскоре разобрались и освободили. Вечером император принял его во дворце, обнял и объявил о возведении в потомственные дворяне. Комиссаров получил почётную приставку к фамилии «Костромской». В Летнем саду поставили часовню с надписью на фронтоне: «Не прикасайся к Помазаннику Моему». В 1930 году победившие революционеры часовню снесли.
Дмитрий Кардовский (1866—1943). «Покушение Каракозова на Императора Александра II».
Мотивы Каракозова стали ясны из найдённой при нём прокламации, где он писал: «Грустно, тяжко мне стало, что… погибает мой любимый народ, и вот я решил уничтожить царя-злодея и самому умереть за свой любезный народ. Удастся мне мой замысел — я умру с мыслью, что смертью своею принёс пользу дорогому моему другу — русскому мужику. А не удастся, так всё же я верую, что найдутся люди, которые пойдут по моему пути. Мне не удалось — им удастся. Для них смерть моя будет примером и вдохновит их…»
Дмитрий Каракозов после ареста
Каракозова, конечно, приговорили к смерти. Воспоминания о его публичной казни оставил художник Илья Репин, присутствовавший при повешении. Он писал:
«Первое покушение на жизнь Александра II озадачило всех простых людей до столбняка. Вместе с народною молвою средние обыватели Питера быстро установили, что это дело помещиков — за то, что у них отняли их собственность — тогда с душою и телом — крепостных; вот они и решились извести царя. Интеллигенция, конечно, думала иначе...
«Избавитель» Осип Иванович Комиссаров-Костромской быстро становился героем дня, но у нас он не имел успеха: злые языки говорили, что в толпе, тогда у Летнего сада, этот шапошник был выпивши и его самого страшно избили, принявши за покусителя. А потом болтали, что в разгаре его славы жена его в магазинах требовала от торговцев больших уступок на товарах ей как «жене спасителя»...
Осип Комиссаров (Комисаров) (1838—1892)
Памятный жетон, выпущенный в честь Осипа Комиссарова
Ещё темненько было в роковое утро, на заре, а мы... уже стояли в бесконечной толпе на Большом проспекте Васильевского острова. Вся дорога к Галерной гавани, шпалерами, густо, по обе стороны улицы была полна народом, а посредине дороги быстро бежали непрерывные толпы — все на Смоленское поле. Понемногу продвигались и мы по тротуару к месту казни... Вот и поле, видна и виселица, вдали чёрным глаголем стоявшая над деревянным эшафотом — простыми подмостками... Уже совсем был белый день, когда вдали заколыхалась без рессор, чёрная телега со скамеечкой, на которой сидел Каракозов. Только на ширину телеги дорога охранялась полицией, и на этом пространстве ясно было видно, как качался из стороны в сторону на толчках "преступник" на мостовой булыжника. Прикреплённый к дощатой стенке-лавочке, он казался манекеном без движения. Спиной к лошади он сидел, не меняя ничего в своей омертвелой посадке... Вот он приближается, вот проезжает мимо нас. Всё шагом — и близко мимо нас. Можно было хорошо рассмотреть лицо и всё положение тела. Закаменев, он держался, повернув голову влево. В цвете его лица была характерная особенность одиночного заключения — долго не видавшее воздуха и света, оно было жёлто-бледное, с сероватым оттенком; волосы его — светлого блондина, — склонные от природы курчавиться, были с серо-пепельным налетом, давно не мытые и свалянные кое-как под фуражкой арестантского покроя, слегка нахлобученной наперёд. Длинный, вперед выдающийся нос похож был на нос мертвеца, и глаза, устремленные в одном направлении, — огромные серые глаза, без всякого блеска, казались также уже по ту сторону жизни: в них нельзя было заметить ни одной живой мысли, ни живого чувства; только крепко сжатые тонкие губы говорили об остатке застывшей энергии решившегося и претерпевшего до конца свою участь. Впечатление в общем от него было особо страшное...
Скоро толпа смолкла. Все взоры приковались к эшафоту. Колесница к нему подъехала. Все наблюдали, как жандармы под руки помогали жертве слезть с телеги и всходить на эшафот. На эшафоте и с нашего места нам никто не мешал видеть, как сняли с него черный армяк с длинным подолом, и он, шатаясь, стоял уже в сером пиджаке и серых брюках. Довольно долго что-то читали начальственные фигуры, со средины подмостков ничего не было слышно. Обратились к «преступнику», и жандармы и ещё какие-то служители, сняв с него черную арестантскую фуражку, стали подталкивать его на средину эшафота. Казалось, он не умел ходить или был в столбняке, должно быть у него были связаны руки. Но вот он, освобождённый, истово, по-русски, не торопясь, поклонился на все четыре стороны всему народу. Этот поклон сразу перевернул всё это многоголовое поле, оно стало родным и близким этому чуждому, странному существу, на которого сбежалась смотреть толпа, как на чудо. Может быть, только в эту минуту и сам «преступник» живо почувствовал значение момента — прощание навсегда с миром и вселенскую связь с ним.
— И нас прости, Христа ради, — прохлюпал кто-то глухо, почти про себя.
— Матушка, царица небесная, — протянула нараспев баба.
— Конечно, бог будет судить, — сказал мой сосед, торговец по обличью, с дрожью слёз в голосе.
— О-о-х! Батюшки!.. — провыла баба.
Дмитрий Каракозов перед казнью. Рисунок И.Е. Репина
Толпа стала глухо гудеть, и послышались даже какие-то выкрики кликуш... Но в это время громко барабаны забили дробь. На «преступника» опять долго не могли надеть сплошного башлыка небеленой холстины, от остроконечной макушки до немного ниже колен. В этом чехле Каракозов уже не держался на ногах. Жандармы и служители, почти на своих руках, подводили его по узкому помосту вверх к табурету, над которым висела петля на блоке от черного глаголя виселицы. На табурете стоял уже подвижной палач: потянулся за петлей и спустил веревку под острый подбородок жертвы. Стоявший у столба другой исполнитель быстро затянул петлю на шее, и в этот же момент, спрыгнувши с табурета, палач ловко выбил подставку из-под ног Каракозова. Каракозов плавно уже подымался, качаясь на веревке, голова его, перетянутая у шеи, казалась не то кукольной фигуркой, не то черкесом в башлыке. Скоро он начал конвульсивно сгибать ноги — они были в серых брюках. Я отвернулся на толпу и очень был удивлен, что все люди были в зелёном тумане... У меня закружилась голова... Куда идти? Куда деваться?.. Стоило больших усилий, чтобы не разрыдаться...»
Весьма характерные эмоции для тогдашней студенческой молодёжи, и Илья Ефимович в своих мемуарах их весьма точно отобразил. Мог ли в этих условиях царь рассчитывать на безмятежное царствование и долголетие?..
Journal information