Михаил Булгаков
15 (3) мая 1891 года родился Михаил Афанасьевич Булгаков (1891—1940). Человек, умудрившийся стать культовой фигурой сразу двух эпох — 1920-1930-х годов, и второй раз, посмертно — 1970-1980-х годов. Что же обусловило его настолько исключительное положение в истории и литературе? Прежде всего, Михаил Афанасьевич не принял ни Октябрь, ни Февраль 1917 года — словом, представлял собой отъявленного реакционера в революционной стране, про которого писатель Илья Ильф как-то шутливо заметил: «Что вы хотите от Миши? Он только-только, скрепя сердце, признал отмену крепостного права. А вам надо сделать из него строителя нового общества!». «Мои симпатии были всецело на стороне белых, — говорил сам писатель в 1926 году, давая показания в ОГПУ, — на отступление которых я смотрел с ужасом и недоумением». Даже сменовеховцы для Булгакова были слишком красными и левыми, хотя он сотрудничал в 20-е годы со сменовеховской газетой «Накануне» (в художественных текстах он именует её «Сочельник»).
Понятно, что настоящим вызовом стала постановка в 1926 году Художественным театром пьесы Михаила Булгакова «Дни Турбиных» (по роману «Белая гвардия»). Пьеса, как и роман, весьма сочувственно показывала белогвардейцев. Спектакль, возможно, в силу своей эпатажности, пользовался оглушительным успехом. Монархический публицист Иван Солоневич утверждал: «По ходу пьесы, белогвардейские офицеры пьют водку и поют «Боже, Царя храни!». Это был лучший театр в мире, и на его сцене выступали лучшие артисты мира. И вот — начинается — чуть-чуть вразброд, как и полагается пьяной компании: «Боже, Царя храни»… И вот тут наступает необъяснимое: зал начинает вставать. Голоса артистов крепнут. Артисты поют стоя и зал слушает стоя: рядом со мной сидел мой шеф по культурно-просветительной деятельности — коммунист из рабочих. Он тоже встал. Люди стояли, слушали и плакали. Потом мой коммунист, путаясь и нервничая, пытался мне что-то объяснить что-то совершенно беспомощное. Я ему помог: это массовое внушение. Но это было не только внушением. За эту демонстрацию пьесу сняли с репертуара».
Правда, заканчивалось представление под звуки «Интернационала» — в город входила Красная Армия.
«За сценой издалека, всё приближаясь, оркестр играет «Интернационал».
Господа, слышите? Это красные идут!
Все идут к окну.
Н и к о л к а. Господа, сегодняшний вечер — великий пролог к новой исторической пьесе.
С т у д з и н с к и й. Кому — пролог, а кому — эпилог».
Сатирик Савелий Октябрёв по этому поводу острил:
Поэт Александр Безыменский в стихах возмущался:
Стоит этот МХАТ — стан и слава булгаковским гадам
Лицом к Турбиным, к революции задом.
Сталин смотрел спектакль много раз (говорили, что не менее 17) и как-то признался артисту Николаю Хмелёву, исполнителю главной роли Алексея Турбина: «Хорошо играете Алексея. Мне даже снятся ваши чёрные усики. Забыть не могу». Кстати, возможно, что слова Сталина из его знаменитой речи 3 июля 1941 года «К вам обращаюсь я, друзья мои…» имеют происхождение от слов Алексея Турбина из пьесы: «Слушайте меня, друзья мои!». «Спектакль здорово берёт за душу, — говорил Сталин. — Против шерсти берёт».
Николай Хмелёв в роли Алексея Турбина. Спектакль «Дни Турбиных», МХАТ
Генеральному секретарю не раз приходилось самолично объяснять критикам, почему белогвардейский спектакль не запрещают: «Почему так часто ставят на сцене пьесы Булгакова? — писал он в 1929 году. — Потому, должно быть, что своих пьес, годных для постановки, не хватает. На безрыбьи даже «Дни Турбиных» рыба. Конечно, очень легко «критиковать» и требовать запрета... Но самое лёгкое нельзя считать самым хорошим... Что касается собственно пьесы «Дни Турбиных», то она не так уж плоха, ибо она даёт больше пользы, чем вреда. Не забудьте, что основное впечатление, остающееся у зрителя от этой пьесы, есть впечатление, благоприятное для большевиков: «если даже такие люди, как Турбины, вынуждены сложить оружие и покориться воле народа, признав своё дело окончательно проигранным, — значит, большевики непобедимы, с ними, большевиками, ничего не поделаешь».
Сталин расшифровывал, почему он столь высоко оценивает Турбиных. Он говорил: «Даже такие люди, крепкие, стойкие, по-своему честные, в кавычках... Но Булгаков не хочет обрисовать того, что хотя они, может быть, честные по-своему люди, но сидят на чужой шее, за что их и гонят. У того же Булгакова есть пьеса «Бег». В этой пьесе дан тип одной женщины – Серафимы и выведен один приват-доцент. Обрисованы эти люди честными и прочее, и никак нельзя понять, за что же их, собственно, гонят большевики, ведь и Серафима, и этот приват-доцент — оба они беженцы, по-своему честные, неподкупные люди, но Булгаков, на то он и Булгаков, не изобразил того, что эти по-своему честные, неподкупные люди сидят на чужой шее. Их вышибают из страны потому, что народ не хочет, чтобы такие люди сидели у него на шее. Вот подоплека того, почему таких по-своему честных людей из нашей страны вышибают. Булгаков умышленно или неумышленно этого не изображает. Но даже у таких людей можно взять кое-что полезное. Я говорю в данном случае о пьесе «Дни Турбиных»...»
На встрече с украинскими писателями в феврале 1929 года они резко критиковали пьесу. Писатель Олекса Десняк заявил: «Когда я смотрел «Дни Турбиных», мне прежде всего бросилось то, что большевизм побеждает этих людей не потому, что он большевизм, а потому, что делает единую великую неделимую Россию. Это концепция, которая бросается всем в глаза, и такой победы большевизма лучше не надо».
Из стенограммы встречи:
«Сталин. Насчёт «Дней Турбиных» — я ведь сказал, что это антисоветская штука, и Булгаков не наш. Но что же, несмотря на то, что это штука антисоветская, из этой штуки можно вынести? Это всесокрушающая сила коммунизма. Там изображены русские люди — Турбины и остатки из их группы, все они присоединяются к Красной Армии как к русской армии. Это тоже верно. (Голос с места: С надеждой на перерождение).
Алексей Петренко-Левченко. Мы хотим, чтобы наше проникновение в Москву имело бы своим результатом снятие этой пьесы.
Голос с места. Это единодушное мнение».
Сталин продолжал убеждать слушателей:
— Если вы будете писать только о коммунистах, это не выйдет. У нас стосорокамиллионное население, а коммунистов только полтора миллиона. Не для одних же коммунистов эти пьесы ставятся. Такие требования предъявлять при недостатке хороших пьес — с нашей стороны, со стороны марксистов, — значит отвлекаться от действительности... Легко снять и другое, и третье. Вы поймите, что есть публика, она хочет смотреть... [...] Люди более тонкие заметят, что тут очень много сменовеховства... Вы хотите, чтобы он [Булгаков] настоящего большевика нарисовал? Такого требования нельзя предъявлять. Вы требуете от Булгакова, чтобы он был коммунистом, — этого нельзя требовать... Там есть и минусы, и плюсы. Я считаю, что в основном плюсов больше.
Карикатура Д. Моора на М. Булгакова, К. Станиславского и артистов-исполнителей спектакля «Дни Турбиных» по «Белой гвардии». 1927 год
1926 год. Карикатура Кукрыниксов из журнала Комсомолия. Изображены Булгаков и Станиславский
МХАТу.
«Вы, МХАТ, почти не изменились,
Ваш голос также робок (?) и тих
Ку-у-да, куда, куда
Вы удалились
Дни Турбиных, дни Турб...иных?..
Комсомолия. (Проэкт поздравления)».
Тем не менее по итогам этих дискуссий, в том же 1929 году, пьеса была снята с репертуара. (Заодно сняли и «Зойкину квартиру» того же Булгакова, шедшую в театре Вахтангова). Но в 1932 году вернулась на сцену, уже окончательно, и оставалась на ней до начала войны.
Карикатура на наркома Луначарского с обложки «Крокодила». Рисунок Д. Моора. В руке у наркома «программа Наркомпроса» с пьесами Булгакова «Дни Турбиных», «Зойкина квартира» и другими. Крокодил ехидно спрашивает: — А каким номером вашей программы идёт «искусство трудящимся», т. нарком?..» 1927 год. Между прочим, эта карикатура оказалась слишком острой и поэтому сохранилась только на библиотечных экземплярах журнала, а в продажу поступил другой экземпляр «Крокодила» под тем же номером
Рисунок К. Ротова к 20-летию Художественного театра в 1928 году продолжал мягко критиковать руководство театра за репертуар и, естественно, за Турбиных:
Рисунок К. Ротова. На хорошей дороге. (К 30-летию Художественного театра). Немирович-Данченко — Станиславскому: — Надо нам, Константин Сергеевич, присматривать... Как бы Турбины не загнали наш Бронепоезд в Унтиловск.
Обращает внимание, что на приведённой выше карикатуре Д. Моора 1927 года Булгаков изображён с моноклем в глазу. Это не случайная деталь. Действительно, в сентябре 1926 года, накануне премьеры «Дней Турбиных», Михаил Булгаков купил монокль и начал носить его. Поигрывая моноклем, он вставлял его то в один глаз, то в другой. Он также сфотографировался с ним, и любил раздавать эту фотографию друзьям. Монокль выглядел в революционную эпоху крайне экстравагантно, в одном ряду с гаванской сигарой, цилиндром и другими приметами карикатурного «буржуя» или даже, скорее, аристократа. Поведение Булгакова воспринималось как эпатирующий вызов окружающей действительности и вызывало порой возмущение. Но вполне возможно, что именно такое значение Булгаков и вкладывал в свой жест. Писатель Валентин Катаев позднее рассказывал: «Он [Булгаков] надел галстук бабочкой, цветной жилет, ботинки на пуговицах, с прюнелевым верхом и даже, что показалось совершенно невероятным, в один прекрасный день вставил в глаз монокль...» «Что такое, Миша? – спросил изумлённый Катаев. – Вы что, с ума сошли?» «А что? – ответил Булгаков. – Монокль – это очень хорошо!»
Михаил Булгаков, 20-е годы. Известные фотографии Булгакова с сугубо старорежимным атрибутом — моноклем
Портрет писателя с моноклем даже вывесили в качестве рекламы в витрине фотомастерской, где он фотографировался. Коллега Булгакова по газете «Гудок» Арон Эрлих вспоминал, что купил этот портрет для выставки курьёзов «Сопли и вопли». «Потомственный русский интеллигент, – писал Эрлих, – бывший врач и нынешний литератор… скромный труженик… и вдруг эта карикатурная стекляшка с тесёмкой!.. В предательскую минуту, слишком упоённый собственным успехом, он потерял чувство юмора, так глубоко ему свойственное… Как могло случиться, что он не заметил, не почувствовал всей смехотворности своей негаданной барственной претензии?» Через некоторое время свой портрет на выставке увидел и сам Булгаков. «Была долгая пауза. Потом он обернулся, вопросительно оглядел всех нас и вдруг расхохотался. «Подписи не хватает, – сказал он. – Объявить конкурс на лучшую подпись к этому портрету!» Мы никогда больше не видели его с моноклем».
Однако на карикатурах на писателя в советской печати его знаменитый монокль прижился, что нетрудно понять...
В 1930 году, критический для писателя момент, он направил письмо Сталину, после чего состоялся их знаменитый телефонный разговор. Письмо отнюдь не было каким-то «покаянием», скорее, наоборот, писатель смело выражал свои взгляды: «Борьба с цензурой, какая бы она ни была и при какой бы власти она ни существовала, — мой писательский долг, так же, как и призывы к свободе печати. Я горячий поклонник этой свободы и полагаю, что, если кто-нибудь из писателей задумал бы доказывать, что она ему не нужна, он уподобился бы рыбе, публично уверяющей, что ей не нужна вода».
Ну, а триумфальное «второе пришествие» Булгакова состоялось после публикации в 1966-1967 годах в журнале «Москва» его романа «Мастер и Маргарита». Для советской либеральной интеллигенции 70-х это действительно была культовая книга. Помню, как один раз на даче в 70-е годы к нам зашли какие-то молодые люди, которые предложили купить у них экземпляр романа за... 25 рублей. Кажется, он был перепечатан от руки. Мои родственники отказались — это была запредельная цена. Хотя, разумеется, книжку мы читали.
Первая публикация романа «Мастер и Маргарита» в журнале «Москва»
Карикатура Геннадия Андрианова (1930–1984) на книжного спекулянта. Как видим, спросом пользовались томики Чехова, Блока, Дюма, Булгакова и О'Генри
А повесть «Собачье сердце» в СССР не публиковалась, но в 70-е годы ходила по рукам (и до сих пор сохранилась у меня) в виде «самиздата», то есть в перепечатанном на машинке виде. Ещё сохранился тоже машинописный отрывок из «Белой гвардии» с описанием обыска, который проводят бандиты, выдающие себя за большевиков... Тогда же выходили один за другим фильмы по Булгакову, которые становились весьма популярными — «Бег» (1970), «Иван Васильевич меняет профессию» (1973), «Дни Турбиных» (1976) и др. Завершением этой «булгакиады» стала экранизация в 1988 году «Собачьего сердца», этого евангелия антисоветской интеллигенции. Замечу, что по этому качеству (отношению к советской действительности) фильм существенно отличается от повести, причём в лучшую сторону.
Можно было бы спросить: ну, а в наше время нужен ли левым и вообще противникам реакции такой писатель, как Михаил Булгаков, и его творчество? Полагаю, что уж одному им было бы у Михаила Афанасьевича точно полезно поучиться: а именно, как оставаться самими собой в совершенно чуждом и даже вражебном окружении. Совсем невредное и даже абсолютно необходимое умение для революционеров современной эпохи Реставрации... Как и было сказано, «даже у таких людей можно взять кое-что полезное». :)
Памятник М.А. Булгакову в Харькове
Journal information