Анатолий Свирид
Ниже приводятся выдержки, полный текст можно прочитать здесь.
"Я отслужил срочную, затем сверхсрочную службу в спецназе и хотел уехать во Французский легион. Но, когда я приехал прощаться со своим бывшим командиром роты, он сказал: "Не дуркуй, ребята вон работают в личной охране — тоже адреналин, но здесь, на Родине". Я остался и много лет занимался личной охраной миллиардера."
"В конце ноября наши подразделения начали заходить в аэропорт на вышку, на пожарку. Тогда же и пошли первые двухсотые. Всем было по 24 года. Ванька Лесников — такой парнишка, он служил в 95-ой снайпером и жил десантом. После ранения он недели две лежал в госпитале, 8 операций пережил. У него в спину вошло много осколков и внутренности выпали все. Медики вроде как стабилизировали состояние, а потом в приступе каком-то, то ли "воевал" парень, или хрен его знает, сам себе все трубки сорвал. Открылось внутреннее кровотечение — и не спасли его."
"У меня первые двухсотые пацаны — все молодые, по 24 года: ни жён, ни детей, и единственные сыновья в семье. Всё, хана, род вымер. Я не говорю, что не надо воевать. Но не так бездумно!"
"Отбивались мы практически до утра. Под утро враги угомонились чуть-чуть. Правда, бегали пару придурков и кидали гранаты, да так, чтоб мы вообще не спали. Это правильный маневр с их стороны — давить психологически. Потому что ты целый день воюешь, ночью тоже не спишь, и так двое-трое суток подряд — это очень выматывает.
20 января утром они частично угомонились, а потом был большой "бабах". Я как раз разговаривал с Игорьком (Психом), медиком нашим, и с Крабом. Так мы вниз и полетели. Я за что-то зацепился ногой и висел головой вниз, наверное, это меня спасло. Лицо посечённое было, кровь один глаз заливала. Когда отцепился, обнаружил, что в правой руке у меня осколки и открытый перелом. А ор такой сильный стоял вокруг: "Пацаныыы... пацаны... где моя рука... где моя нога?" — кто что кричал, б#ядь, это капец. Увидел Психа, который всхлипывал от боли. Слева — Женя орал: "Командир, пристрели меня…". Это мой боец, и он таки умер. В феврале его похоронили."
"Когда из-под завалов вытащили всех, кого смогли, соорудили баррикадки какие-то, фактически из мусора. Вместо пола была огромная воронка и небольшой бордюрчик за сеточкой. На него положили "двухсотых" и раненых. И давай звонить командованию, и говорить, что нужна эвакуация. Они спросили, эвакуация какого плана. Я говорю: "договаривайтесь с сепарами и делайте коридор, потому что парней надо вывозить лежачими, они поломанные все". Но командование сделало по-своему, то есть, не сделало ничего."
"Что делать, надо людей спасать. А те, которые умерли, должны быть похоронены дома, не в терминале. Тогда я взял белое полотнище и пошёл по направлению к старому терминалу. Пошёл договариваться о коридоре. Сепары меня встретили между вторым и третьим рукавом. Это была группа человек под 40, со "шмелями" [огнемётами]. Оказывается, они готовились нас загасить. А гасить-то там некого было. Практически все были лежачие; два выстрела из "шмеля" и просто сжарили бы нас всех. Кто-то из вражеской толпы "встречал" меня фразами: "Сейчас мы тебя резать будем, убивать!"
"Моральное и психологическое давление было круглосуточное. Эти сепарские демоны бегали кричали: "Укропы, у#бки, ублюдки, куда вы пришли на нашу землю?" Водили нас по городу, по разным местам, где погибали люди, для того, чтоб мы это прочувствовали и здесь у себя рассказывали, какие мы каратели. А местные обезумевшие тётки кричали на нас, пинали, кидали яйца. В принципе их можно понять, когда им говорят, что по городу ездят укропы и стреляют по вам из бесшумных (на минуточку задуматься) миномётов и убивают ваших детей, тогда какое у них к нам может быть отношение?
Сначала нас пару дней не кормили, а потом — двухразовое питание. С утра каша, вечером суп, из той же каши, наверное, сделанный... С нами там же их провинившиеся сидели — кто за синьку, кто ещё за что-то. "Солянка" из людей, конечно, жуткая... Был там батюшка, который пришёл крестным ходом из России, позывной Сталин."
"Но врачи своё дело сделали нормально: Стасу Стовбану, например, ногу спасли."
"Выходит, что пока ты там живой ещё, пока воюешь — нужен. А попал в передрягу — всё, нахер. Даже когда нас поменяли, это подтвердилось: привезли в Харьков, а там никто ничего не знает. Как баранов загнали. Кто-то должен же был встретить, объяснить, что и как. А так приехала контрразведка, побеседовали с нами и распустили кого куда. В Киев приехали — тоже поняли, что тут нахер никому не нужны. В госпитале, в приёмной, какого-то доктора посадили возле нас, и мы сидели, ждали неясно чего. Я не выдержал, позвонил Будику Василию — советнику замминистра обороны, и говорю: "Слушай, что за херня такая?" Он перезвонил генералу какому-то, тогда только прибежал полковник к нам. В общем, с горем пополам они нас в обед положили, хотя приехали мы утром. А если некому позвонить? Вот так приезжаешь, а у тебя направление спрашивают. Я в плену месяц был, какое нахер направление, у кого его взять, у Захарченко, б#ядь?"
"Мне непонятно, как с таким отношением людей нормально мотивировать? Чтоб они шли воевать. Сейчас я комиссован и хорошо, что цел. Есть руки, ноги. А так получается, Родина взяла тебя, использовала и выкинула... Больше всего меня на войне поразила некомпетентность высшего состава, руководства. Я просто не верю, что можно быть такими бездарными. Или это специально делается, или это враги, и с ними надо разбираться."
Journal information