Владимир Митрофанович Пуришкевич, убийца
Исполнилась очередная годовщина того зимнего дня 30 (17) декабря 1916 года, как от нас ушёл Друг Святой Царской Семьи Григорий Ефимович Распутин (1869—1916). Это была невосполнимая утрата... :(
С этого события фактически стартовала вторая русская революция, так как никто из убийц наказан не был, и оно показало всем, что власть царской семьи настолько слаба, что она не может защитить даже своих ближайших друзей. Некоторые считают, что именно в этот день стартовала Февральская революция. Показав наглядно, что всё, началось! То есть окончилась старая Россия. Есть также основания считать, что это событие символизирует, олицетворяет всю царскую Россию, как капля воды олицетворяет целый океан. А что, собственно, случилось? Да ничего особенного... Баре и князья, с участием даже одного великого князя, сговорились и лишили жизни простого мужика, безродного простолюдина. Сделали это безнаказанно — никто из них не был за это не только осуждён, но даже арестован, хотя имена убийц были общеизвестны. Ну, так уж испокон веков повелось в царской России — если барин, а тем паче знатный аристократ, из своей барской надобности убивал мужика, то серьёзным преступлением это не считалось. Так, мелкая шалость. За которую баловнику надо пальчиком пригрозить, чтобы впредь неповадно было. Не шали, мол, негодник, ай-яй-яй. Но не сажать же его за такой сущий пустяк за решётку!
Правда, тут был случай немножко особый, потому что мужик тот был не то чтобы совсем уж простой (таких-то, конечно, убивать дозволялось пачками) а как-никак личный друг самой Августейшей семьи.
Григорий Ефимович Распутин, убитый
Но и тут никто не осмелился арестовать его всему свету известных убийц. Сам государь-император наложил только абсолютно беспомощную высочайшую резолюцию на прошении своих родственников о полном прощении убийц: «Никому не дано права заниматься убийством». Но хоть как-то наказать по закону убийц (своего, между прочим, друга, кроме шуток!) не смог.
Григорий Ефимович был человеком далеко не глупым, пожалуй, поумнее многих правящих аристократов. Понимал он и их неискоренимые слабости как класса, о чём писал (а скорее, диктовал) в своём своеобычном стиле: «Я бы рад не гордиться, да у меня дедушка был возле министра, таким-то родом я рождён, что они за границей жили. Ах, несчастный аристократ! Что они жили, и тебе так надо! Поэтому имения проживают, в потерю разума вдаются: не сам хочет, а потому что бабушка там живала... Всё-таки сатана умеет аристократов ловить».
Это словесный портрет Григория Ефимовича, составленный большевиком Владимиром Бонч-Бруевичем (1873—1955) на приёме у баронессы Варвары Икскуль: «Свободной и лёгкой походкой вошёл он в гостиную Варвары Ивановны, где ранее, оказывается, он не бывал, и с первых же слов, идя по ковру, напал на хозяйку: «Что это ты, матушка, навесила на стены, как настоящая музея, поди, одной этой стеной пять деревень голодающих прокормить можно, ишь ты, как живут, а мужички голодают...» Варвара Ивановна стала знакомить Распутина с гостями... Он тотчас же спрашивал, замужняя ли. А где муж? Почему приехала одна? Вот были бы вместе — посмотрел я на вас, каковы вы есть, как живёте... и очень весело, балагуря и шутя, непринуждённо повёл беседу. Моё внимание обратили прежде всего его глаза: смотря сосредоточенно и прямо, глаза всё время играли каким-то фосфорическим светом. Он всё время точно нащупывал глазами слушателей, и иногда вдруг речь его замедлялась, он тянул слова, путался, как бы думая о чем-то другом, и вперялся неотступно в кого-либо, в упор, в глаза, смотря так несколько минут, и, всё почти нечленораздельно тянул слова. Потом вдруг спохватывался: «Что это я», — смущался и торопливо старался перевести разговор.
Я заметил, что (именно это упорное смотрение производило особое впечатление на присутствующих, особенно на женщин, которые ужасно смущались этого взгляда, беспокоились и потом сами робко взглядывали на Распутина и иногда точно тянулись к нему ещё поговорить, ещё услышать, что он скажет. После такого осматривания, когда он говорил совершенно о другом, обращаясь к другому лицу, он иногда вдруг резко поворачивался к тому, на кого он смотрел 15—20 минут тому назад, и, перебивая разговор, вдруг начинал протяжно говорить: «Нехорошо, мать, нехорошо, да... так жить нешто можно, смотри-кось, какая ты... Рази обидой исправишь... дело любовью надо... да... ну, что тут...» — и опять сразу перескакивал на другую тему или начинал быстро ходить по комнате, немного приседая и сгибаясь, быстро потирая руки. Всё это производило на окружающих впечатление. Начинали шептаться и говорили, что он что-то угадал, что он сказал правду, что он многое видит, и начинало создаваться настроение нервно повышенное, которое можно наблюдать и в монастырях вокруг старцев и провидцев».
Считается, что Григорий Ефимович и его дружба с царской семьёй сыграли огромную роль в падении самодержавия. Монархист Василий Шульгин писал: «Распутин всех съел, всех друзей, все чувства… нет больше верноподданных… Есть скверноподданные и открытые мятежники… Последние пойдут против него, первые спрячутся… Он [царь] один… Хуже, чем один… Он с тенью Распутина… Проклятый мужик!..»
Как это могло удастся Григорию Ефимовичу? Не стоит забывать, что среди российской аристократии ещё с давних времён жил призрак опричнины, вернее, страх перед ним. А что такое опричнина? Это не что иное, как тесная дружба государя с незнатными или недостаточно знатными людьми, с «худородными», вместе с которыми он корчует вековые аристократические «дубы». Конечно, разглядеть за спиной достаточно одинокого сибирского «старца» тени Малюты Скуратова и чёрных всадников с пёсьими головами — для этого надо было обладать нешуточной фантазией. Но они разглядели... И поэтому падению Николая Романова в Феврале 1917-го никто не посочувствовал, и ничего, кроме мстительного злорадства, оно у правящего класса не вызвало. А сожаление пришло позже, когда вдруг выяснилось, что вместо одного мужика-крестьянина снизу, из народной гущи и толщи явились целые толпы — и не миролюбивых странников Григориев Ефимовичей, а Емельянов Ивановичей и Степанов Тимофеевичей, и все они страстно жаждали одного — дворянской крови. Такая вышла маленькая промашка...
Одну из решающих ролей в этой истории сыграл депутат-черносотенец Государственной Думы Владимир Митрофанович Пуришкевич (1870—1920). По его собственным словам, записанным в дневнике, он пристрелил раненного и убегавшего Григория Ефимовича. Выглядело это, по рассказу самого убийцы, так:
«Я бросился за ним вдогонку и выстрелил.
В ночной тишине чрезвычайно громкий звук моего револьвера пронесся в воздухе — промах.
Распутин поддал ходу; я выстрелил вторично на бегу — и… опять промахнулся.
Момент выстрела Пуришкевича на обложке бульварной брошюры. Апрель 1917 года
Не могу передать того чувства бешенства, которое я испытал против самого себя в эту минуту.
Стрелок, более чем приличный, практиковавшийся в тире на Семеновском плацу беспрестанно и попадавший в небольшие мишени, я оказался сегодня неспособным уложить человека в 20-ти шагах.
Мгновения шли… Распутин подбегал уже к воротам, тогда я остановился, изо всех сил укусил себя за кисть левой руки, чтобы заставить себя сосредоточиться, и выстрелом (в третий раз) попал ему в спину. Он остановился, тогда я, уже тщательно прицелившись, стоя на том же месте, дал четвёртый выстрел, попавший ему, как кажется, в голову, ибо он снопом упал ничком в снег и задергал головой. Я подбежал к нему и изо всей силы ударил его ногою в висок. Он лежал с далеко вытянутыми вперёд руками, скребя снег и как будто бы желая ползти вперед на брюхе; но продвигаться он уже не мог и только лязгал и скрежетал зубами».
Такие дела.
Григорий Распутин
Григорий Распутин, епископ Гермоген и монах Илиодор. Фото Карла Буллы
Вдумаемся ещё раз во фразу царя Никки: «Никому не дано права заниматься убийством». Да вот только Святой Царь ошибался. В царской России право на убийство было. Не у всех, конечно. У избранных, Лучших Людей. Высокородным аристократам была дана привилегия безнаказанно им заниматься. И не только мужиков убивать, но даже и самих царей — при определённых обстоятельствах. Пётр III, Павел I и Иван Антонович не дадут соврать... Их убийцы тоже не понесли никакого наказания. И с этой старинной привилегией ничего не мог поделать даже сам царь. Хотя ему это в данном случае и совсем не понравилось...
Зато с этим смогла покончить Революция. После неё привилегия аристократов безнаказанно убивать безродную чернь раз и навсегда закончилась. Правда, у бывших простолюдинов на какой-то срок появилось право безнаказанно убивать бывших привилегированных... Но тут уж ничего не поделаешь: как говорил вождь той революции Владимир Ульянов-Ленин, сам родом из дворян: «У нас такой характер народный, что для того, чтобы что-то провести в жизнь, надо сперва сильно перегнуть в одну сторону, а потом постепенно выправлять. А чтобы сразу всё правильно было, мы ещё долго так не научимся. Но, если бы мы партию большевиков заменили, скажем, партией Льва Николаевича Толстого, то мы бы на целый век могли запоздать».
Занятно и то, что ровно через год убийца Распутина Пуришкевич всё-таки предстал перед судом. Да, перед судом, но только уже не царским, которому этот орешек оказался не по зубам, а перед... пролетарским. Хоть судили его отнюдь не за то убийство годовалой давности, а за новые деяния, которыми он успел отличиться уже в новопровозглашённой РСФСР. Прежде всего — за организацию военного монархического заговора, о котором он сам писал в секретной переписке с генералом Калединым: «Организация, во главе коей я стою, работает не покладая рук, над спайкой офицеров и... над их вооружением... Властвуют преступники и чернь, с которой теперь нужно будет расправиться уже только публичными расстрелами и виселицами. Мы ждём Вас сюда, генерал, и к моменту вашего прихода выступим всеми наличными силами».
Если вдуматься в эти фразы, то получится неожиданный вывод: ведь выходит, что Владимир Митрофанович действовал примерно из тех же побуждений, что и годом ранее, 30 декабря. Простолюдины у власти? Верующий сибирский крестьянин-монархист или красные революционеры-пролетарии? Да какая разница! «Чернь, с которой теперь нужно будет расправиться уже только публичными расстрелами». Но тут вышла осечка. И, сидя на скамье подсудимых, Владимир Митрофанович оправдывался:
— Я считаю большевизм величайшим злом, для борьбы с которым должна объединиться вся страна... Но я никогда никого не убивал.
— А Распутина? — прилетел тут укоризненный возглас со скамей для почётных гостей-большевиков.
Oh, this fantastic Russia! Как воскликнул бы иностранец. :) Право же, для того, чтобы услышать подобный упрёк из уст огненно-красного большевика в адрес черносотенного «борца с чернью», стоит жить в России! :)
В общем, события того предпоследнего дня 1916 года сводятся к двум простым фактам. Аристократия в последний раз в истории воспользовалась своим правом на безнаказанное убийство людей «не из общества». И наступил 1917 год.
Советский плакат (фрагмент) с карикатурой на В. Пуришкевича
Если же говорить о дальнейшей судьбе самого Владимира Митрофановича, то дальше началось то, что булгаковский Швондер охарактеризовал бы своей известной фразой:
— Это какой-то... позор!
Позором номер один стал строжайший, прямо-таки беспощадный приговор, который «преступники и чернь», которых Владимир Митрофанович страстно желал вешать и стрелять, вынесли своему неудачливому палачу.
Повесить? Расстрелять? Нет.
Тюремное заключение.
Десять лет (максимальный тогда срок)? «До победы мировой революции» (это поменьше, конечно, ну, там года два максимум)?..
Нет. Сроком на один год.
Позором номер два стало исполнение этого суровейшего приговора. Уже через полгода после ареста, к 1 Мая 1918 года, вождя черносотенцев решили освободить по амнистии. Большевики в тот период времени страшно хотели быть «добрыми» и показать образцовый пример милосердия к врагам, и на желание «проучить чернь» виселицами и расстрелами отвечали
Позором номер три стало то, что, выйдя на свободу весной 1918 года, вожак черносотенцев ещё какое-то время преспокойно занимался политической деятельностью в Советской Республике. Он опубликовал в оппозиционной тогда газете Максима Горького «Новая жизнь» заявление, в котором говорил: «Я остался тем же, кем был, само собою разумеется, не изменившись ни на йоту». Этим он опроверг слова советских чиновников, включая наркома юстиции, которые оправдывали его досрочное освобождение тем, что Пуришкевич, мол, «стал другим» и «изменился к лучшему».
Исключительным позором номер четыре стал траурный венок, который Пуришкевич в июне 1918 года прислал на похороны Георгия Валентиновича Плеханова. Обвитый лиловыми лентами венок от монархиста основателю русского марксизма привлёк всеобщее внимание на похоронах, о нём написали газеты. На одной ленте венка красовалась надпись: «Политическому врагу, великому русскому патриоту Г.В. Плеханову». На другой: «Русь диктовала бы мир в Берлине, если бы русский социализм в дни бранных бурь шёл по путям, указанным тобою». Когда историю с этим венком рассказали В. И. Ленину, то Владимир Ильич не смог сдержать слёз. Как можно догадаться, председателю Совнаркома стало невыносимо обидно и больно за своего бывшего учителя и соратника...
Ну, а уж заключительным аккордом в этом позоре стало то, что из красной республики Пуришкевич беспрепятственно отбыл в белую армию, на Дон, бороться с большевистской заразой и «чернью», что и делал следующие два года, пока его не догнала другая, более смертоносная зараза, чем большевизм — благодетельный typhus exanthematicus, который не стал миндальничать с вражиной, а доделал то, чего не пожелала сделать добрейшая Чека...
Распутин в карикатурах.
До 1917 года карикатуры на Распутина в легальной печати единичны, они с трудом туда прорывались. Вот редкий пример:
Рисунок Ре-Ми. 1915 год. Журнал «Новый Сатирикон». «На Олимпе. Григорий Распутин выпустил книгу «Мысли и размышления».
Толстой, Гоголь и др.: — Вы, кажется, не туда попали!
Распутин: — Именно туда. Ничего, ничего... Сидите, старички. Хотя я в таких салонах бывал, куда вас ни в жисть не пустили бы, да ничего уж. Грех, ведь, своим братом-писателем брезговать».
Зато после Февраля 1917 года их хлынул настоящий вал. Вот только наиболее «приличные» примеры:
Карикатура А. Лебедева. 1917 год. «Российское позорище. Пляска скоморохов под Гришкину дудку».
Карикатура А. Лебедева. 1917 год. «Аромат эпохи. Будущий историк: В этом Распутинском архиве можно работать только в респираторе!!!»
Карикатура 1917 года. «Она. — Я хотела испытать что-нибудь настоящее народное, а от тебя вместо «русского духа» отдаёт немецкими духами!
Старец. — Энта потому, что с Алиской всю ночь валандался!..»
Карикатура 1917 года. «Сказка о Гришке. Царскосельский павиан».
После Октября этот вал как-то схлынул, появились иные мишени для сатиры и юмора. Однако это не значит, что отношение к Григорию Ефимовичу как-то изменилось. Кадр из советского учебного диафильма:
Из диафильма 1973 года «Русская Бастилия». «В Зимнем дворце делами Российского государства заправлял Распутин, неграмотный изувер, имевший огромное влияние на царскую семью».
Григорий Распутин в советской карикатуре:
Рисунок Юлия Ганфа. 1925 год. «Заговор императрицы... против советских театров»
Рисунок Юлия Ганфа. 1928 год. «— Рой, копай до дна, — цена везде одна: 20 копеек. Полные развратные похождения Гришки Распутина...
— А у тебя, гражданин торговец, для взрослых есть что-нибудь?! Это уже мне надоело!»
Journal information