Александр Рослин (1718–1793). Портрет принцессы де Ламбаль. Картина выполнена в жанре рококо
Много ли общего у этой миловидной аристократической дамы – принцессы де Ламбаль (1749–1792) – и нашего отечественного Григория Ефимовича Распутина? Немногое, скажете вы, или даже вовсе ничего? И будете неправы, поскольку это – совершенно симметричные исторические персонажи.
Видимо, великие революции, вроде русской и французской, нуждаются в таких людях, как де Ламбаль или Григорий Распутин, которые в глазах общества – верно или неверно – олицетворяют всё распутство, всё разложение и разврат старого правящего класса. И как бы самим фактом своего существования подписывают ему смертный приговор.
Почему, собственно, принцесса стала в общественном сознании воплощением разврата и распутства? Дело в том, что, начиная ещё с 1770-х годов шли толки о её любовной связи с королевой Марией-Антуанеттой. Вот характерная иллюстрация XVIII века, сделанная в жанре, близком к карикатуре, изображает принцессу и королеву в момент любовной связи:
А в печати писали о зловредной «анандринской секте» (буквально «без мужчин»), которая хотела бы довести Францию до полного бесплодия. И во главе неё, конечно, стояла распутная мадам де Ламбаль – «Сапфо Трианона».
Типичные цитаты из серии памфлетов, озаглавленных «Бешенство матки Марии-Антуанетты»: «Двор не замедлил последовать этой моде, где каждая женщина является одновременно лесбиянкой и потаскухой»; «детей больше не рожают, так гораздо удобней»; «мужской орган больше не нужен, его заменяет игривый и развратный пальчик».
Обвинение в любовной связи с супругой монарха – общее у мадам де Ламбаль с Григорием Ефимовичем, хотя есть и различия. Распутина, как известно, убили без суда и следствия разъярённые монархисты, которые воображали, что спасают тем самым монархию от революции. И не понимали, что в действительности совершают первый акт той самой наступающей революции...
А принцессу де Ламбаль уже в разгар революции, после падения монархии, коротко судил самопровозглашённый народный суд во главе с левым якобинцем Эбером, в ходе так называемых Сентябрьских убийств 2-3 сентября 1792 года.
Вообще, сентябрь, особенно его первые дни – довольно несчастливый месяц для контрреволюционеров. В России 5 сентября 1918 года был официально объявлен красный террор – в ответ на покушение на Ленина и убийства большевиков Урицкого и Володарского. А в революционной Франции 2-3 сентября 1792-го произошли знаменитые «Сентябрьские убийства». У власти в это время находились жирондисты – что-то вроде аналогов российского Александра Фёдоровича Керенского, пытавшиеся усидеть между двух стульев, революции и контрреволюции. А по Парижу 2 сентября пронёсся слух, что пруссаки взяли Верден, последнюю крепость, прикрывавшую дорогу на столицу (на самом деле это случилось чуть позже, вечером того же дня). И тогда народ, не полагаясь на власти, решил взять борьбу против врагов революции в свои собственные руки и устроил самосуд над арестованными аристократами. Любопытно, что в тот момент почти все вожди якобинцев, кроме Марата, осудили происшедшее и отвернулись от «сентябристов», хотя некоторые потом и признавали, что эти стихийные народные действия, возможно, спасли революцию.
Народный самосуд над принцессой был наиболее ярким событием в ходе «Сентябрьских убийств». Принцесса, по общему мнению историков, была причастна к первому королевскому заговору, когда в 1791 году король попытался бежать из Парижа и был задержан народом в Варенне. Правда, cуществование второго заговора, годом позже, историки-роялисты отрицают... Ну, им так положено. А вот парижский народ в наличии этого заговора не сомневался.
Жан-Батист Шарпантье (1728–1806). Портрет принцессы де Ламбаль
Жозеф-Сиффред Дюплесси (1725–1802). Портрет принцессы де Ламбаль
Антуан Франсуа Калле (1741–1823). Мария-Луиза Савойская, принцесса де Ламбаль
Казни принцессы предшествовал короткий народный суд, на котором председателем был прокурор городской коммуны известный левый якобинец журналист Эбер. Войдя в зал, принцесса в первый момент потеряла сознание. Эбер подождал, пока она придёт в себя, и потребовал: «Назовите себя».
Жак Рене Эбер (1757–1794)
«Мария Луиза, принцесса Савойская», – отвечала арестованная.
Эбер спросил о роде её занятий.
«Обергофмейстерина королевы».
«Что вам известно о придворном заговоре 10 августа?» – спросил прокурор.
«Я ничего об этом не знаю, – ответила принцесса. – Я даже не знаю, существовал ли такой заговор вообще. Я впервые о нём слышу».
«Тогда ваш долг – присягнуть, что вы поддерживаете идеи свободы и равенства и во всеуслышание заявить о том, что вы ненавидите короля и королеву и весь монархический режим», – заявил Эбер.
«Я действительно поддерживаю идеи свободы и равенства, – отвечала принцесса, – но я никогда не признаюсь в ненависти к государям, потому что это не соответствует истине и противно моей совести».
Поддерживающий под руку г-жу Ламбаль тюремщик тихо сказал ей: «Умоляю вас, поклянитесь немедленно во всём, иначе в противном случае вы погибнете».
Гравюра, изображающая народный суд над принцессой де Ламбаль
Но принцесса промолчала. «Освободить эту аристократку!» – объявил Эбер своё решение. «Освободить» означало снять тюремную охрану, то есть отдать в руки толпы для расправы.
Судя по некоторым свидетельствам, казнь принцессы произошла довольно быстро. Но, конечно, роялистам этого было мало, и сцена стала обрастать всё новыми и новыми жуткими подробностями.
«Первый удар сабли сбил с её головы чепец, и длинные белокурые волосы рассыпались по плечам. Второй удар рассек ей лоб до глаза, и хлынувшая кровь мгновенно залила её платье и волосы. Теряя сознание, она стала оседать на землю. Но толпе хотелось продолжения зрелища. Её заставили подняться и идти по трупам. Она снова упала. Вероятно, она была ещё жива, и некто Шарла, решив её прикончить, нанес ей удар дубиной. И, как бы дождавшись своего часа, толпа с остервенением набросилась на тело, полосуя его саблями, протыкая пиками, пока оно не превратилось в окровавленный и бесформенный обрубок».
Убийство принцессы де Ламбаль
Гравюра 1815 года (год Реставрации монархии Бурбонов во Франции), изображающая убийство принцессы де Ламбаль
Жестоко, но всё-таки слишком быстро, надо бы продлить и растянуть действие. И вот следующее описание, нагоняющее побольше жути, из письма графа де Ферсана от 19 сентября 1792 года: «Перо не в силах описать подробности казни мадам де Ламбаль. Её терзали самым жутким образом в течение восьми часов. Вырвав ей грудь и зубы, её около двух часов приводили в сознание, оказывая ей всяческую помощь, и всё это для того, чтобы она могла «лучше почувствовать смерть».
Продолжение в том же духе: «Какой-то негодяй нёс на острие пики голову с белокурыми волосами, слипшимися от крови. У второго, следовавшего за ним, в одной руке было окровавленное сердце жертвы, в другой – её внутренности, причём кишки он обмотал вокруг запястья. Монстр похвалялся, что сегодня за ужином он попотчует себя сердцем принцессы де Ламбаль!» В следующих рассказах каннибал уже прилюдно грыз сердце аристократки... В некоторых описаниях отрезанная голова принцессы водружалась на прилавок в кабаке в окружении стаканчиков. В других – убийцы пили из её черепа за здоровье нации...
Леон-Максим Февр (1856–1941). Смерть принцессы де Ламбаль (3 сентября 1792). 1908
Но все сходятся в том, что отрезанную голову принцессы отнесли к месту заключения королевской семьи в замок Тампль и показали эту голову, водружённую на пику, через окно арестованной королеве Марии-Антуанетте, её подруге (и возлюбленной, добавляли злые языки). Русская революция до таких театральных выдумок не додумалась: отрезанную голову Григория Ефимовича императрице Александре Фёдоровне в окошко не показывали... По одной из легенд, голову даже сперва отнесли в парикмахерскую: «Быстро разыскали цирюльника, чтобы принцесса, как ей подобает, предстала перед королевой в пристойном виде. Он должен был отмыть слипшиеся от крови волосы, уложить их и припудрить, как того требовал придворный этикет. Щеки были нарумянены по моде того времени. «По крайней мере, теперь Антуанетта сможет её узнать», – насмешничали в толпе».
Этот эпизод позднее, в марте 1906-го, вдохновил Максимилиана Волошина на стихи, написанные от имени этой отрезанной головы. Они так и называются – «Голова madame de Lamballe»:
Это гибкое, страстное тело
Растоптала ногами толпа мне,
И над ним надругалась, раздела…
И на тело
Не смела
Взглянуть я…
Но меня отрубили от тела...
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Куафёр меня поднял с земли,
Расчесал мои светлые кудри,
Нарумянил он щёки мои,
И напудрил… И тогда, вся избита, изранена
Грязной рукой,
Как на бал завита, нарумянена,
Я на пике взвилась над толпой.
Хмельным тирсом… Неслась вакханалия.
Пел в священном безумьи народ…
И, казалось, на бале в Версале я —
Плавный танец кружит и несёт…
Точно пламя гудели напевы.
И тюремною узкою лестницей
В башню Тампля к окну Королевы
Поднялась я народною вестницей.
Голова принцессы де Ламбаль на пике
Гравюра, изображающая, как революционная толпа несёт на пике голову принцессы де Ламбаль
Увидев в окне отрезанную голову своей подруги, королева лишилась сознания (такого не происходило с ней ни до того, ни позже).
Гравюра, изображающая обморок королевы Марии-Антуанетты при виде головы принцессы де Ламбаль
Могут спросить: а зачем вспоминать все эти подробности, к тому же в значительной части – порождённые неумеренной фантазией монархистов? Однако это всё-таки полезно, чтобы нынешние булкохрусты хотя бы отдалённо представляли, как к ним В ДЕЙСТВИТЕЛЬНОСТИ относится их собственный народ.
Георг Стюарт. Историческая кукла, изображающая принцессу де Ламбаль (современная работа)
Совсем не революционер, а просто человек демократических взглядов, Марк Твен, писал позднее, что «навеки памятная и благословенная революция» во Франции «одной кровавой волной смыла тысячелетие мерзостей и взыскала древний долг – полкапли крови за каждую бочку её, выжатую медленными пытками из народа в течение тысячелетия неправды, позора и мук, каких не сыскать и в аду. Нужно помнить и не забывать, что было два «царства террора»; во время одного – убийства совершались в горячке страстей, во время другого – хладнокровно и обдуманно; одно длилось несколько месяцев, другое – тысячу лет; одно стоило жизни десятку тысяч человек, другое – сотне миллионов. Но нас почему-то ужасает первый, наименьший, так сказать минутный террор; а между тем, что такое ужас мгновенной смерти под топором по сравнению с медленным умиранием в течение всей жизни от голода, холода, оскорблений, жестокости и сердечной муки? Что такое мгновенная смерть от молнии по сравнению с медленной смертью на костре? Все жертвы того красного террора, по поводу которых нас так усердно учили проливать слезы и ужасаться, могли бы поместиться на одном городском кладбище; но вся Франция не могла бы вместить жертв того древнего и подлинного террора, несказанно более горького и страшного; однако никто никогда не учил нас понимать весь ужас его и трепетать от жалости к его жертвам...»
О том же, в применении уже к российской истории 1917 года, писал Лев Троцкий: «История делается в окопах, где охваченный кошмаром военного похмелья солдат всаживает штык в живот офицеру, и затем на буфере бежит в родную деревню, чтобы там поднести красного петуха к помещичьей кровле. Вам не по душе это варварство? Не прогневайтесь, – отвечает вам история: чем богата – тем и рада. Это только выводы из всего, что предшествовало».
Но о российском красном терроре – как-нибудь в следующий раз...
Journal information