Рисунок Ю. Ганфа. 1933 год. «Горячая голова. — Батюшки! Пишут — последний год трудностей! Пора начать вступать в партию».
С началом «хлебной забастовки» 1928 года СССР вступил в «полосу трудностей», как её тогда называли. Закончилась она только в 1935 году, когда «антикулацкая революция» в основном завершилась. Принято считать, что советское общество в этот период времени (1928—1935) было политически одноцветно. Но в действительности это было не так, существовали как противники, так и сторонники совершавшихся перемен. Коротко пройдёмся по ним, чтобы представить себе тогдашнюю политическую палитру, как и стоящие за ней классовые силы. Начнём со сторонников...
1. «Центристы», они же сталинцы. Разумеется, они были сторонниками «антикулацкой революции» по причинам, подробно рассмотренным в предыдущих постах. Главная из них, по оценке автора этих строк — рабочим «выдвиженцам», которых представляли центристы, вовсе не улыбалось восстановление буржуазного строя и связанное с этим триумфальное возвращение «бывших». Но назывались и иные причины. Например, один из лидеров сталинцев, Вячеслав Молотов, говорил в 1972 году Феликсу Чуеву о позиции правого уклона: «Его точка зрения гуманна, более гуманна. Но если стать на неё, мы бы войну не выиграли». Известны афористичные слова Сталина в 1931 году: «Мы отстали от передовых стран на 50–100 лет. Мы должны пробежать это расстояние в десять лет. Либо мы сделаем это, либо нас сомнут». Исторически это довольно значимый довод, он и теперь нередко звучит в спорах: на основе бухаринской медленной индустриализации создать военный щит СССР было к 40-м годам нереально.
Другой довод «центристов» — невозможность внедрения тракторов и другой техники в условиях общинной чересполосицы. Он широко известен в пересказе У. Черчиллем слов Сталина (хотя, конечно, поручиться за точность передачи этих слов сэром Уинстоном невозможно):
«Скажите мне, — спросил я, — на вас лично так же тяжело сказываются тяготы этой войны, как проведение политики коллективизации?» Эта тема сейчас же оживила маршала. «Ну нет, — сказал он, — политика коллективизации была страшной борьбой». «Я так и думал, что вы считаете её тяжёлой, — сказал я, — ведь вы имели дело не с несколькими десятками тысяч аристократов или крупных помещиков, а с миллионами маленьких людей». «С десятью миллионами, — сказал он, подняв руки. — Это было что-то страшное, это длилось четыре года, но для того, чтобы избавиться от периодических голодовок, России было абсолютно необходимо пахать землю тракторами. Мы должны механизировать наше сельское хозяйство. Когда мы давали трактора крестьянам, то они приходили в негодность через несколько месяцев. Только колхозы, имеющие мастерские, могут обращаться с тракторами...»
Близкое по смыслу рассуждение Сталина — из его официальных сочинений: «У нас существовало несколько лет тому назад сильно раздроблённое мелкое и мельчайшее крестьянское хозяйство. В связи с ростом дробления земель крестьянские наделы до того измельчали, что некуда было выпустить курицу. Добавьте к этому примитивные сельскохозяйственные орудия вроде сохи и захудалой лошадки, не способных поднять не только целину, но даже обычные не очень мягкие земли, и Вы получите картину деградации сельского хозяйства... Что оставалось крестьянам: либо лечь помирать, либо перейти к новой форме землепользования и машинному способу обработки земли».
2. Левая оппозиция, «троцкисты». «Неразоружившаяся» часть левой оппозиции находилась в основном в местах ссылки и под арестом, что не мешало ей до начала 30-х годов заявлять свою позицию. А с июня 1929 года, после высылки Троцкого за границу, она приобрела и заграничный печатный рупор — журнал «Бюллетень оппозиции (большевиков-ленинцев)», выходивший первоначально в Париже.
И, конечно, левая оппозиция поддержала «антикулацкую революцию» — что ничуть не удивительно, в конце концов, уличный лозунг оппозиции в 1927 году как раз и гласил: «Повернём огонь направо — против нэпмана, кулака и бюрократа!».
Троцкий итоги антикулацкой революции оценивал так: «Ценой неисчислимых лишних жертв основные социальные завоевания Октябрьской революции оказались всё же спасены». «Самая возможность нынешних опытов планового начала и коллективизации, со всеми их противоречиями и ошибками, представляет гигантское завоевание всего человечества». Он иронизировал по поводу рассуждений либералов о возвращении крепостного права в форме колхозов: «Русский либерализм... видит... в коллективизации возврат к крепостничеству. Струве кликушествовал где-то недавно на тему о том, что Россия вернулась к XVII-му веку, только без бога. Если б даже оценка Струве была верна, то революция и в этом случае была бы оправдана... Освободить же крестьянина от бога значило бы во всяком случае освободить его от серьёзной помехи». «В области сельского хозяйства, где отсталость, раздробленность, варварство имеют наиболее глубокие корни, режим пролетарской диктатуры также успел обнаружить могущественную творческую силу. Как велики ни были бы в дальнейшем откаты и отступления, нынешние темпы коллективизации, возможные только на основах национализации земли, кредита и промышленности при руководящей роли рабочих, знаменуют новую эпоху в развитии человечества, начало ликвидации «идиотизма деревенской жизни».
Из печати 1929 года:
Стихи А. Щербакова (текст написан на основе баллады А.К. Толстого «Василий Шибанов»)
Рисунок К. Елисеева. «Буржуазия и Троцкий.
1919 г. — У-у... у, Троцкий!!!
1929 г. — Хе-хе... Троцкий!..»
Новая тема для печати — троцкисты и правые:
Рисунок П. Белянина. 1929 год. «Излюбленное средство. Троцкий (указывая на правого уклониста): — Ишь ты, моей посудиной пользуется!»
Рисунок Ю. Ганфа. 1930 год. «Оппортунистический балаган. Никакого успеха!» Среди прочих номеров: «Анонс! На глазах у почтеннейшей публики врастание кулака в социализм». «Ново!!! Необычайно!!! Воздушные трюки!! Перелёты слева направо». «Турецкий лев. Норма питания: ежедневно получает 2 фунта англ. стерлингов». "Чемпион И.А.Правоуклончиков. Отпуск цены».
3. «Примирившаяся» часть левой оппозиции. После поражения «правых» многие троцкисты шли дальше в своём примирении с большинством. Таких бывших оппозиционеров освобождали из ссылок и возвращали к политической деятельности. По оценке троцкиста Виктора Сержа, «в 1928-1929 годах движение подчинения ЦК увлекло за собой большую часть из пяти тысяч арестованных оппозиционеров (было от 5 до 8 тысяч арестов)». В рядах непримиримой левой оппозиции к началу 30-х годов осталось около тысячи человек.
В июне 1929 году на Ишимском вокзале встретились бывший троцкист Карл Радек, который ехал домой из ссылки, и несколько его непримиримых товарищей. Радек заявил им:
Карл Радек
— Обстановка сейчас крайне трудная, страна переживает девятнадцатый год. Положение в ЦК катастрофическое. Правые с центристами готовят друг другу аресты. Право-центристский блок распался и с правыми ведётся ожесточённая борьба. Правые сильны. Их 16 голосов могут удвоиться и утроиться. Хлеба в Москве нет. Растёт недовольство рабочих масс, могущее превратиться в возмущение против соввласти. Мы накануне крестьянских восстаний. Это положение заставляет нас идти в партию какой угодно ценой.
— А каково ваше отношение к Л.Д. (Троцкому)? — спросили они.
— С Л.Д. окончательно порвал. Отныне мы с ним политические враги... А если мы завтра пойдём на новые уступки крестьянству, опять он будет пугать нас мужиком, начнёт кричать о термидоре?.. Наша платформа блестяще себя оправдала. Из документа борьбы она сделалась платформой партии.
Тут чекисты, которые сопровождали Радека, стали заталкивать его в вагон, обвинив его в агитации против высылки Троцкого. Радек возмущённо выкрикивал: «Я агитирую против высылки Троцкого? Ха, ха...! Я агитирую товарищей идти в партию!.. Не трогайте их! Дайте им образумиться! Не обостряйте отношений». Чекисты молча слушали и всё дальше оттесняли Радека в глубь вагона. Курьерский поезд тронулся...
Комментарий «Бюллетеня оппозиции» к этому разговору: «Гвоздём беседы Радека является, несомненно, его признание, что наша платформа блестяще оправдала себя. Поэтому? Поэтому от неё можно отречься».
Постепенно из «бывших» в партии сложилась «молчаливая оппозиция». Её сторонники сохраняли между собой личные отношения, общие взгляды, но открыто не выступали. Троцкий презрительно замечал, что бывшие оппозиционеры ушли в «глухую фронду» и теперь заняты тем, что «шушукаются по углам» и «ждут лучших дней». «Каждый отряд капитулянтов имеет свою фракцию», — писал он. «Каются ныне так же просто, как и сморкаются».
И сталинцы, и непримиримые ехидно окрестили таких молчащих оппозиционеров «двурушниками» (так называли оборотистых нищих, собиравших подаяние обеими руками, а не одной). В. Серж писал: «В партии воцарилось двурушничество... Я встретил [Ивара] Смилгу, коротко и ясно изложившего мне образ мыслей этих людей (1929 год)... Он говорил: «Оппозиция отклоняется в сторону бесплодной язвительности. Наш долг — работать вместе с партией и в партии. Подумайте, ведь ставка в этой борьбе — агония страны со сташестидесятимиллионным населением. Вы уже видите, насколько социалистическая революция ушла вперёд по сравнению со своей предшественницей — буржуазной революцией: спор между Дантоном, Эбером, Робеспьером, Баррасом завершился падением ножа гильотины. Я вернулся из Минусинска... Что значат наши пустяковые ссылки? Не будем же мы все теперь разгуливать со своими отрубленными головами в руках?.. Если мы сейчас одержим эту победу — коллективизацию — над тысячелетним крестьянством, не истощив пролетариат, это будет превосходно…». Христиан Раковский, покинувший оппозицию позднее многих, в 1934 году, «говорил, что надо любыми путями вернуться в партию. Он считал, что в партии, несомненно, есть определённая прослойка, которая в душе разделяет наши взгляды, но не решается их высказать. И мы могли бы стать каким-то здравомыслящим ядром и что-то предпринять. А поодиночке, говорил он, нас передавят, как кур». Другой бывший троцкист Иван Никитич Смирнов объяснял: «Я не могу выносить бездействие. Я хочу строить! Варварскими и зачастую глупыми методами, но ЦК строит будущее. На фоне строительства новых индустриальных гигантов наши идеологические разногласия не столь уж важны». Однако тот же Смирнов сохранил отношения и с высланным за границу Троцким, встречался со Львом Седовым в Берлине и в конце концов собрал вокруг себя целую тайную организацию из «примирившихся». «В июле 1931 года, — писал позднее «Бюллетень оппозиции», — Седов совершенно случайно встретил в огромном берлинском универсальном магазине «Кадеве» И.Н. Смирнова. И.Н. Смирнов много лет и близко знал Седова. После секундного замешательства, И.Н. Смирнов согласился встретиться и поговорить. Встреча состоялась... В политических вопросах собеседники установили известную близость взглядов». В 1932 году Смирнов писал в «Бюллетене оппозиции» о необходимости «смены партруководства». Кроме Смирнова, в этот журнал отправляли свои статьи десятки троцкистов из СССР — и не только ссыльных, но и из «молчаливой оппозиции».
Рисунок К. Елисеева. 1930 год. «Оппортунистическая птица. — Где же тут строительство? Я, собственно говоря, ничего не вижу!»
Рисунок Михаила Храпковского. 1930 год. На пороге к социализму. Оппортунист (поднятый за шиворот). — Опустите меня скорее вниз! Я всё равно никаких горизонтов не увижу — я ведь близорукий!
Наиболее значимые должности из «примирившихся» занял Георгий Пятаков, который к середине 30-х стал вторым человеком (после Серго Орджоникидзе) в Наркомтяжпроме и руководил индустриализацией страны. В. Серж: «Пятаков многие годы оставался пессимистом. Он повторял, что европейский и российский рабочий класс проходит длительную фазу упадка, что ещё долго не придётся ничего от него ожидать, что сам он вступил в борьбу вместе с оппозицией лишь из принципа и из дружеских отношений с Троцким; он капитулировал, чтобы руководить банком и индустриализацией». В 1929 году стали широко известны слова Пятакова: «Сталин единственный человек, которого можно ещё слушаться». Троцкий комментировал это так: «Перлы, поистине, перлы: вопрос не в том, какой путь верен, а в том, кого «слушаться». Пятаков: «Бухарин и Рыков делают ошибку, когда предполагают, что вместо Сталина управлять будут они. Управлять будут Кагановичи, а Кагановичей я слушаться не хочу и не буду». Троцкий: «Неверно: будет слушаться и Кагановича».
Рисунок М. Храпковского. 1937 год. «Раскаяние», из серии «История одного предательства» (изображает Г.Л. Пятакова)
Рисунок М. Храпковского. 1937 год. «Клятва верности», из серии «История одного предательства» (изображает Г.Л. Пятакова)
В целом разногласия никуда не делись, и все это понимали. Сталин в 1930 году объяснял в письме Максиму Горькому, почему он не хочет доверить вернувшемуся из ссылки Радеку какой-то слишком важный пост: «Дело не в добрых намерениях Радека или в его добросовестности. Дело в логике фракционной борьбы, от которой (т.е. от борьбы) он и его друзья не отказались полностью (остались некоторые важные разногласия, которые будут толкать их на борьбу). История нашей партии (и не только история нашей партии) учит, что логика вещей сильнее логики человеческих намерений».
4. Левые эсеры. Некогда вторая партия Октября, имевшая за собой более 70 тысяч активистов, после июля 1918 года уже никогда не смогла воспрянуть вновь. Как писала в 1937 году лидер партии Мария Спиридонова, «вне связи с массами наше существование оказалось немыслимо, и мы растаяли... Теперь, может быть, насчитается 50 человек». Тем не менее любопытной лакмусовой бумажкой является отношение этой группы к коллективизации. Спиридонова писала в 1937-м: «Коллективизация меня окончательно убедила в необходимости полного сложения рук, не говоря уже об оружии, т. е. борьбе. Уже в 30-м году я стала видеть, что из основных моментов, деливших нас, а именно подмена Соввласти комвластью, как я писала в подпольной газете труда в 20-м году, этот момент уходит в историю, и широкие слои масс входят в правящий аппарат». (Это очень важное признание, но мы ещё вернёмся к нему позднее). «Когда вышел устав с/х артелей, и колхозы получили своё правовое оформление и земельный кадастр, мне стало совсем невмоготу. Я читала эти уставы и проекты вдоль и поперёк, вносила поправки и тосковала, тосковала. А далее никому ни слова. На службе меня спросил управляющий, почему такая хмурая, я показала ему на газету, и у меня вырвалось «моё, моё это дело». Тут важно подчеркнуть, что по другим вопросам (например, по отношению к смертной казни) Спиридонова и в этом письме продолжала критиковать большевиков, то есть оставалась «неразоружившейся».
Мария Спиридонова
Может показаться парадоксальным, что Спиридонова, яростно обличавшая в 1918 году политику комбедов, в 1930-е годы вдруг оказалась сторонницей колхозов. Но на самом деле всё логично. В 1918 году крестьяне-середняки были противниками комбедов, и их позицию выражали левые эсеры. В 30-е годы середняк после некоторых колебаний пошёл в колхозы... и Спиридонова со своей группой просто явилась барометром этих настроений.
Перейдём теперь к защитникам нэпа и кулачества. Об этом — во второй части поста.
(Продолжение следует).
ПОЛНОЕ ОГЛАВЛЕНИЕ СЕРИИ
Journal information