Карикатура на "лишенцев". 1929 год
Недавно в этом блоге возникла дискуссия о многопартийности и конкуренции на выборах при социализме. При этом все почему-то вспоминают последние десятилетия СССР, когда на выборах выставлялся один кандидат от "блока коммунистов и беспартийных", и можно было голосовать либо за, либо против него. И кандидаты всегда или почти всегда избирались. Но стоит вспомнить и первые два десятилетия после революции, когда выборы в Советы были вполне себе конкурентными.
Правда, те выборы сильно отличались от привычных нам современных, с четырёххвосткой: прямым, равным, всеобщим и тайным голосованием. Во-первых, они были непрямыми. Впрямую избирателями выбирались только депутаты вплоть до городского уровня — например, Моссовета или Ленсовета. А уж на всесоюзный или всеукраинский съезд Советов делегатов выбирали сами депутаты.
Во-вторых, выборы не были всеобщими. Действующие священники и нэпманы, а также бывшие дворяне, купцы, буржуа и некоторые другие "бывшие" относились к т.н. "лишенцам", то есть лишённым избирательных прав. Иногда, по местной инициативе, к лишенцам норовили причислить совсем уж экзотические категории населения.
Вот пример таких "экзотических" лишенцев: в одном из сельсоветов в 1929 году избирательных прав лишили всех лиц... старше 60 лет! Формально в это число попадали и многие "старые большевики", что и высмеивает художник.
В-третьих, выборы были неравными. По советской конституции 1924 года съезд Советов СССР составлялся из расчёта 1 депутат на 25 тысяч городских избирателей и 125.000 сельских. Что было вполне естественно: в стране — диктатура пролетариата, рабочего класса! А не крестьянства или не просто трудящихся.
В-четвёртых, выборы были открытыми. То есть все видели, как голосует каждый избиратель.
И, тем не менее, избирательная борьба была в порядке вещей. Один из любопытных эпизодов такой избирательной борьбы 30-х годов можно найти в неожиданном источнике — мемуарах диссидента Льва Копелева. Хотя в 30-е годы он был отнюдь не диссидентом, а правоверным комсомольцем, и стал участником "провала" на советских выборах в Харьковский горсовет одного из депутатов. Беспартийного, и более того — весьма критически настроенного по отношению к коммунистам и комсомольцам.
Ещё один рисунок 1929 года, из которого следует, что иногда "лишенцы" всё-таки умудрялись попасть в депутаты:
Вот что рассказывал об этом сам Копелев:
"Фрид познакомил меня с начальником заводского ГПУ Александровым, который постоянно бывал на заседаниях парткома, на цеховых собраниях, заходил и в редакцию. Он, как и большинство ответработников, носил защитную гимнастёрку без петлиц и знаков различия, хотя все говорили, что у него два ромба — заслуженный чекист. На собраниях он сидел молча, изредка что-то записывал. А в редакции или у себя в кабинете, куда иногда приглашал нас и поодиночке и группами, расспрашивал или советовал деловито, без командирского тона...
Однажды Александров вызвал нас с Фридом вдвоём для секретного разговора. Предстояли выборы в горсовет. Мы должны были изучить подрывную деятельность идеологических противников в цехах, нет ли где троцкистской пропаганды, а главное — продумать, как можно провалить на выборах самого опасного заводского бузотёра Федю Терентьева.
Он был бригадиром слесарей на сборке дизелей. Сам Федя — мастер сверхвысшего класса — и все его бригадники работали безупречно, с ювелирной точностью. Но он не принимал в бригаду ни членов партии, ни комсомольцев.
— У себя в пролёте я сам хочу быть хозяином. Спрашиваете план — я даю план. Не менее ста двадцати процентов. А браку — ноль и хрен десятых. Ну, а те, которые партийные и боевая комсомолия, не дадут мне хозяйничать по-моему. Пусть они там командуют, где тары-бары-растабары: за высокую идейность, за соцсоревнование. Пускай со мной соревнуются. Я секретов не держу. Ходи, кто хочешь, смотри, как работаем. Только не мешай разговорами.
В Фединой бригаде были и пожилые кадровые паровозники и молодые парни. Но все слушались его беспрекословно. На цеховых собраниях терентьевцы всегда сидели кучкой. Во время голосований, если Федя гребёнкой расчёсывал правый ус, вся бригада голосовала „за“, если левый, то против; если же не вынимал расчёски — воздерживалась. Когда он не считал нужным идти на собрание, то бригадники после столовой возвращались на рабочие места. Курили. Играли в „козла“.
В 1930-31 годах на заводе часто бывали Петровский, Скрыпник, Коссиор, Якир, Любченко. После работы и в обеденные перерывы созывались митинги. Знатный гость, случалось, спрашивал: „А Федя Терентьев здесь?“ И тогда из толпы на заводской площади или из задних рядов в большой заводской столовой звучал уверенный голос: „Здесь, здесь, Григорий Иванович [Петровский, "всеукраинский староста"], и вопросики у меня к тебе есть…“
Пробегал весёлый шумок.
Федя и внешне был приметен. Тогда ему было, должно быть, около сорока лет. Он уже начал лысеть по темени и со лба, но держался молодцевато: густые чёрные усы с подкрученными кончиками чётко выделялись на бледно-смуглом, нервном лице. До 1917 года он был матросом и сохранял моряцкие повадки: летом и зимой ходил с открытой нараспашку грудью. В холода только накидывал поверх тёмной засаленной блузы тоже тёмный засаленный бушлат. И всегда носил чёрную шляпу — усечённый конус с короткими полями, — засаленную до блеска. „Когда совсем жрать нечего будет, я с этой шляпы суп варить стану, она у меня с 1910 года, ещё старорежимные жиры держит“.
Федю называли „всесоюзным бузотёром“. Рассказывали, что в 1924-м или 25-м году он, будучи делегатом Всесоюзного съезда Советов, произнёс такую речь, что иностранные газеты писали о ней, как о „стихийной рабочей оппозиции“, а Калинин назвал его демагогом.
С тех пор он больше не попадал ни на всесоюзные, ни на всеукраинские съезды, но в Харьковский городской совет его неизменно выбирали. Голосовали тогда открыто. И за него поднималось множество рук. Голосовали и те, кто раньше спорили с ним.
— Пусть он когда и переберёт, но зато правду режет, не глядя… Лучше тех, кто молчит в тряпочку, слова сказать не умеет или хитрит, бережётся — „моя хата с краю“…
Федя приходил на самые разные собрания — открытые партийные и комсомольские, на все производственные совещания и на лекции о международном положении. Иногда являлся уж под конец, но сразу же поднимал руку:
— А ну-ка, дай мне сказать…
Случалось, неопытный председатель возражал — „список выступающих уже закрыт“ или „запишитесь, предоставим в порядке очерёдности“. Тотчас же поднимался гомон: „Дай Феде слово… Пусть говорит в порядке ведения… Не затирай нашего Федю… Слово Терентьеву… Дай сказать рабочему человеку…“
И он говорил с трибуны или прямо из рядов, с места. Говорил звонким, сильным голосом, уверенно, без запинок.
— Вот тут, значит, докладчик лекцию давил. Я слышу, народ говорит — содержательный был доклад за международное положение и мировой кризис… Очень хорошо. Борьба с борьбой борьбуется. Пролетарият гибнет. Капитализьм наступает… Повышай процент выполнения, понижай процент брака! Мы наш, мы новый мир построим… Только, дорогие товарищи, я вам скажу ещё кое-чего. Вот сегодня моя баба встала в четыре утра, чтоб поспеть в очередь за селёдкой и за крупой. Мне на работу, а баба в очереди. Я пустой кипяток похлебал, цыбулю сгрыз, побоялся хлеба много отрезать — ведь и пацанам есть надо. У меня их трое. И они ж ещё несознательные, ещё несогласные голодать за промфинплан и мировую революцию… А в обед пошёл я к нам в столовую. Не знаю, что дорогой товарищ директор и дорогой товарищ секретарь парткома сегодня в обед кушали — я их в нашей столовке-харчевне чтой-то давно не видал. У них там столовая ИТР — бульоны, борщи, бифштексы и компот на сахаре. А у нас борщ такой, что не поймёшь, чи он с котла, чи с помойного ведра насыпанный. А на второе каша на таком жиру, что я бы лучше от хорошего станка смазку принёс. Биточки называются мясные. Но, кто ещё не забыл, какое мясо бывает, не поверит! А те биточки и не разберёшь-поймёшь — чи то кролик, чи то кошка, чи, может, шорник старый ремень уварил… А с нас требуют: „встречный план… ударное выполнение… повышай нормы… снижай расценки…“ Так где ж тут диктатура пролетариата и защита рабочего класса?
Речи Феди сопровождались хохотом, одобрительными возгласами: „Так их, Федя! Правильно! Крой, Федя, начальство, бога нет, попы тикают!.. Во даёт, моряцкая душа!“ Раздавались и враждебные реплики: „Бузотёр!.. Демагог… Ты чего провокацию наводишь?“
Изучать его „подрывную“ идеологию было нечего. Да и сам Александров знал о нём достаточно. Он расспрашивал больше о том, как относятся к Терентьеву рабочие, кто с ним дружит, кто враждует. И очень обрадовался, когда Илья придумал способ провалить Федю на выборах. Мы подучили наиболее опытных активистов-рабкоров предложить его кандидатуру в общезаводскую избирательную комиссию. На цеховом собрании за него проголосовали все, а в комиссии выбрали заместителем председателя. Но когда стали выдвигать кандидатов в горсовет и Федю назвали в числе первых, то в заводской газете появился фельетон „Бузотёр сам себя избирает“ и карикатура — усатый, носатый Федя подтягивает себя на блоке с надписью „Избирательная комиссия“ к вышке „Горсовет“.
Уходить из комиссии ему было поздно и на выборных собраниях ему давали обоснованный, „законный“ отвод… Так в 1931 году, впервые после 1920 года, Федя перестал быть членом Горсовета.
В тот день он пришёл к нам в редакцию хмурый; но казался не столько сердитым, сколько удивлённым, и говорил даже с известным оттенком уважения:
— Так это, значит, вы, рабкоры-писаря, меня облапошили? Здорово вы, сукины коты, провалили Федю в горсовет… Всё теперь! Не могу уже, значит, помочь рабочему человеку переехать в квартирку из барака или подвала. Не могу спасать от мильтонов наших паровозников, если кто выпьет лишнего. И сам не могу уже больше бесплатно в трамваях ездить. Выперли из горсовета последнего настоящего представителя рабочего класса... [...]
Мы провалили Федю и нас похвалили в парткоме завода. Секретарь сказал, что редакция „Харьковский паровозник“ хорошо организовала рабкоров на борьбу против последователей троцкизма и троцкистской контрабанды."
Какая мораль из этой истории? Конечно, такой ершистый и строптивый депутат, "всесоюзный бузотёр", любому начальству в любые времена — как бельмо в глазу или шило в известном месте. Однако заметим, что в 1931 году провалить его на выборах впрямую было невозможно — избиратели не позволили бы! Поэтому Копелеву и его друзьям и пришлось пойти на описанный им не слишком честный сугубо "процедурный" приём. Но благодаря этому свидетельству мы имеем лишнее подтверждение того, что и мнение избирателей, и звание депутата горсовета в тот момент в СССР вполне даже имели реальный политический вес...
Journal information