Рисунок К. Елисеева. 1927 год. «Твёрдые понятия.
— Скажите, рабочие посещают всё-таки Большой театр?..
— Не извольте беспокоиться: у нас только чистая публика!»
Карикатура на наркома А.В. Луначарского из журнала «Крокодил» №31 за 1927 год вызвала скандал. Этот номер журнала был изъят из продажи и попал только в некоторые библиотеки. Позднее вместо него был выпущен другой «театральный» номер, с более мягкими карикатурами
Слишком острая карикатура на наркома была заменена через несколько номеров на другую, с безымянным "ответработником". Общий смысл её, впрочем, не изменился
Итак, мы говорили о классовом перевороте первой половины 30-х годов, который выражался словами «середняк пошёл в колхозы», то есть навстречу ВКП(б). Но это означало, что и ВКП(б), чтобы удержать власть, требовалось идти навстречу крестьянам — в том числе, в их вкусах, привычках, традиционном мироощущении. Всё это обусловило грандиозный сдвиг в области культуры, который мы обозначили общеэволюционным словом «преемственность». Закономерно, что в первую очередь это коснулось искусства наиболее массового — то есть кинематографа и тесно связанного с ним театра.
Конечно, история театра и кино в СССР — слишком обширная тема, и здесь мы обозначим лишь несколько характерных штрихов к ней.
Одним из ярких проявлений этого поворота стала в 1936 году критика со стороны Политбюро ЦК пьесы Демьяна Бедного «Богатыри» и одноимённой оперы-фарса. Изменение отношения было вполне понятным: Демьян ядовито высмеивал и разоблачал излюбленных былинных героев крестьянства, а теперь это совершенно противоречило новой линии. Премьера оперы прошла 10 ноября 1936 года. Говорили, что глава правительства В.М. Молотов, посетив одно из представлений, посмотрел только первый акт и заметил: «Безобразие! Богатыри ведь были замечательные люди» — после чего демонстративно ушёл.
Н. Устрялов с удовольствием записывал в дневник 30 ноября 1936 года: «Рассказывают об обстановке эпизода с «Богатырями», положившего демонстративный конец оплевательскому хамству по адресу нашего исторического прошлого. Эта пьеса Демьяна Бедного шла раз десять в театре Таирова. И ничего. Говорят даже, сам Керженцев видел её. И тоже ничего. Многие, по инерции, похваливали: «здорово это он... действительно, «богатыри».., а как крещение-то? хе-хе...». Пришёл Молотов В.М. на спектакль. Смотрел, всё в порядке. По окончании, Таиров к нему — с книжкой для почётных посетителей.
— Не откажите, Вячеслав Михайлович, вписать нам на память Ваше мнение.
— Моё мнение? Разрешите подождать до завтра. Через день-два Вы его узнаете — из газет.
И через день-два Таиров узнал, а вместе с ним — urbis et orbis [город и мир]. Таиров — на свою беду, остальные — на великую радость. В самом деле, как не возликовать?.. Да. «В искушеньях долгой кары, перетерпев судеб удары...» — восприняла великая наша страна, и гордая своей историей, своим настоящим и прошлым, бестрепетно смотрит в лицо своему будущему...»
Эскиз костюмов к опере-фарсу «Богатыри»
Сцена оперы-фарса «Богатыри»
Но дело, конечно, отнюдь не ограничивалось «Богатырями». Все 20-е годы традиционное театральное искусство характеризовалось в СССР как «белогвардейское» и подвергалось жёсткой критике. В особенности это касалось Большого театра, который Ленин предлагал просто закрыть.
«Я на одном из заседаний, — вспоминал Луначарский, — оспаривал его нападения на Большой театр. Я указывал на несомненное культурное значение его. Тогда Владимир Ильич лукаво прищурил глаза и сказал: «А всё-таки это кусочек чисто помещичьей культуры, и против этого никто спорить не сможет!»... Специфически помещичьим казался ему весь придворно-помпезный тон оперы». Предложение Луначарского сохранить Большой театр Ленин назвал «совершенно неприличным». «Все театры советую положить в гроб», — категорично заявил Владимир Ильич. И Ленин... проиграл, остался в меньшинстве. Вот как описывал эту историю В. Молотов: «Летом 1921 года Ленин предлагал закрыть Большой театр. Говорит, что у нас голод, такое трудное положение, а это — дворянское наследство. В порядке сокращения расходов можем пока без него обойтись... И провалился Ленин. Большинство — против... Я помню, что я тогда и голосовал в числе тех, которые не согласились... Единственный раз, когда я голосовал против Ленина».
И всё же в годы нэпа Большой театр хоть и сохранялся, но постоянно бичевался как наследие дворян и помещиков. Доставалось и Луначарскому, как его стойкому защитнику.
Анатолий Луначарский
Рисунок Д. Моора. 1922 год. «Иван в раю». Карикатура высмеивает излишнее, по мнению художника, покровительство наркома дворянским искусствам, вроде балета
Рисунок Д. Мельникова. 1928 год. «Жалобная песня. «Большой Академический Театр похож на шарманку с одной песенкой. Но... субсидию мы ему даём». (Из статьи тов. Луначарского). Тов. Луначарский: — Уж очень жалобно поёт. Придётся дать что-нибудь!..»
Рисунок И. Малютина. 1924 год, журнал «Заноза».
«— Почему этот театр называется: Большой Государственный Академический?
— Ну, что же непонятного. Большой — потому, что рядом с малым, Государственный, — потому государственные деньги зря переводит, а насчёт Академического — так это просто так, для затемнения...»
Рисунок П. Белянина. 1930 год. «— Странно. Мы тоже хотим играть на советской сцене, а нам говорят, что наша роль давно сыграна.»
Рисунок Ю. Ганфа. 1926 год. «Кошмар рабочего зрителя».
Рисунок М. Храпковского. 1928 год. «Завоевание.
— Странная какая-то публика в буфете.
— А это рабочие. Они уже театральные буфеты завоевали. Слава богу, хоть зал-то мы отстояли!»
С середины 30-х годов отношение к сохранившемуся «дворянскому наследству» и «помещичьей культуре» стало меняться, теперь этими «кусочками» уже гордились и старались их сберечь. Этот рисунок 1937 года указывает на произошедшее положительное изменение в былых «дворянских» театрах — если не репертуара, то хотя бы состава публики:
А это рисунок Бориса Ефимова, посвящённый возвращению из эвакуации артистов Государственного Академического Большого театра в 1944 году:
Как видим, отношение к «царским» и «княжеским» темам в театре поменялось едва ли не на 180 градусов...
Довольно знаковой, а для 20-х годов — даже одиозной фигурой в отношении перемен в искусстве стал писатель бывший граф Алексей Толстой. Он был одним из любимых объектов сатиры в красной печати тех лет. Журнал «Красный перец» иронически сообщал в 1924 году о приезде писателя из эмиграции: «А вот полученная бесплатно партия Толстых Эренбургов. На поверку все оказались Белыми».
В 20-е годы печать много писала и возмущалась огромным доходом — по слухам, сотнями тысяч рублей, которые «красный граф» получил за модную пьесу о Григории Распутине «Заговор императрицы».
Рисунок А. Радакова. 1926 год. «Авторы нашумевшего «Заговора императрицы» А. Толстой и П. Щеголев заняты изготовлением ещё целого ряда таких же доходных пьес. Гонорары, получаемые ими, огромны.
— Пусть другие там занимаются художественной литературой, — а мы открыли своё хлебное дело. Оно гораздо прибыльней!»
Рисунок Ю. Ганфа. 1925 год. «Заговор императрицы... против советских театров»
Рисунок К. Елисеева. 1926 год. «Иллюстрированная сводная афиша московских театров»
Троцкист Виктор Серж писал: «Звезда графа Алексея Николаевича Толстого медленно поднималась к зениту. Я встретил его в 1922 году в Берлине, настоящего контрреволюционного эмигранта, ведшего переговоры о своём возвращении в Россию и будущих авторских правах. Ценимый образованными людьми при старом порядке, благоразумный либерал и искренний патриот, он бежал от революции вместе с белыми. Добросовестный стилист, порой прекрасный психолог, ловко приспосабливающийся ко вкусам публики, способный создать популярную пьесу или актуальный роман. По типу, манерам, нравам — крупный российский помещик прошлых лет, любящий красивые вещи, роскошь, изящную словесность, умеренно передовые идеи, запах власти — и сверх того русский народ, «нашего вечного мужичка». Он приглашал меня в Детское Село, на свою дачу, обставленную мебелью из императорских дворцов, слушать начальные главы своего «Петра Первого». Не очень хорошо выглядевший в то время, потрясённый зрелищем разорения деревни, он задумывал развить в своем большом историческом романе идеи защиты крестьянства от тирании и объяснить тиранию существующую тиранией прошлого. Немного позднее аналогия, которую он провёл между Петром Великим и генсеком, странным образом понравилась последнему. [...] Алексей Толстой, когда выпивал, тоже кричал, что почти невозможно писать под таким гнётом. Он заявил это самому генсеку во время приёма писателей, и генсек отправил его домой на своей машине, успокоил, заверил в своей дружбе... На другой день печать прекратила нападки на прозаика; Алексей Толстой взялся за переработку своих произведений. Сегодня это крупный официальный советский писатель».
Алексей Николаевич Толстой
21 февраля 1939 года на сцену Большого театра после перерыва, связанного с революцией, триумфально вернулась парадная опера царского режима «Жизнь за царя» М.И. Глинки. Она теперь называлась «Иван Сусанин». Этому предшествовала историческая реабилитация Ивана Сусанина как народного крестьянского героя борьбы против иностранных захватчиков. В 1937 году газета «Ленинская правда» писала: «В памяти колхозников-односельчан и сейчас живёт образ народного героя Ивана Сусанина. В селениях Якимово, Деревеньки, Холи и других наиболее излюбленной считается у детей игра, отражающая геройский подвиг Сусанина. Колхозная молодёжь на примере славного патриота воспитывает в себе чувства беззаветной любви к родине и беспощадной ненависти к врагам народа... С глубокой любовью вспоминают трудящиеся о Сусанине, как о человеке бесстрашном, правдивом, до конца преданном любимой родине».
Идея возвращения оперы на сцену принадлежала художественному руководителю Большого театра Самуилу Самосуду. Он говорил в интервью в том же году: «Наш долг — возвратить советской публике очищенную от всяких посторонних примесей гениальную оперу Глинки. Что плохого в «Иване Сусанине»? Глупый, безграмотный, ура-монархический текст, навязанный Глинке придворными «меценатами». Нужно снять всю монархическую позолоту с оперы, и опера зацветёт глубоким, подлинно народным, патриотическим чувством». Сусанин в новой опере спасал не царя, а Москву, Минина и Пожарского от захватчиков. Рассказывали, что после премьеры в Большом театре Алексей Толстой пошутил: «Самосуд над Глинкой…».
Финал постановки оперы «Иван Сусанин» 1939 года в Большом театре
Не менее характерно в середине 30-х годов изменилось и отношение ко МХАТу, включая и такого его руководителя, как Константин Станиславский. Об этом поговорим далее.
(Продолжение следует).
ПОЛНОЕ ОГЛАВЛЕНИЕ СЕРИИ
Journal information